у нас имелось целых четыре сержанта призыва 1-97, вроде наши хорошие знакомые по КМБ: Серик, Джут, Вася-младший. И Ваня, само собой, что старший. Как они там вылезали на свет Божий и почему Ваньшу считали старшим — кто ж знает? Одно оставалось известным точно: связываться с Ваньком стало себе дороже. Лихой крутой характер, чугунные кулаки и взрывной ужасный характер, подкреплённый станичным опытом жизни превращали Ивана чуть ли не в терминатора.

И Вано прямым текстом намекал Киму и остальным на крайне важный момент, а именно собственный переход в стан дедов и близящуюся стодневку. А где стодневка там и…

— Художник, сигареты нужны.

Подписанные сиги ещё не начались, но время близилось, отдаваясь в карте памяти нашего Рыжего так же отчётливо, как пепел Клааса стучал в сердце Тиля.

Рыжий, неожиданно ставший главным шаристым бойцом, уже пообтесался и чаще всего справлялся со всем сам. Но сигареты требовались постоянно, Иван любил подымить не только примой. Хотя она-то последние полторы недели превращалась в дефицит, напоминая о серых простынях талонов конца Перестройки с СССР и отцовские банки. Полные бычков.

— Я бычок подниму… — сказал я под нос, — горький дым затяну.

По меркам заставы давным-давно, по календарю командира Первомайки совсем недавно, семь дней назад, прикатил с ТГ-6. Не сказать, что сильно разжился чем-то хорошим, но две пачки честного пацанского LM прятались у меня в бушлате. Вернее, одна пачка в бушлате, вторая далеко-предалеко, чтобы не нашли ни вражины, ни любители с фильтром.

Полпачки аккуратно спрятал в красную картонку елецкого горлодёра, половину покуривал с Федосом, когда никого не имелось поблизости.

Рыжий не появлялся на позициях ради лопат, кирок и ломов. Рыжий рубил фишку и шарил дальше, чем видел, освободив нас всех от погани в душе и воспоминаниях. Рыжий доставал необходимое и тащил нашей унтер-офицерской компании, в основном сидевшей в палатке и предававшейся мечтаниях о доме родном, бабе с пышной сами знаете, чем и тазе водки. И там порой желали нормального перекура.

Рыжий оказался прямо-таки ангелом хранителем, серым солдатским ангелком с кирзовыми крыльями, прилетевшим к бывшим октябрятам с пионерами прямиком в ад российской армии девяностых.

— Люк открою, полезу домой…

Ваня любил Хоя и его песни. И Диман любил, слушал вперемежку с Anathema и Manowar. Ваня учился и играл со мной в одном спортивном классе четыре года. Диман оказался в моей жизни на последний одиннадцатый класс. Да и просто — не знать «Сектор Газа» было тупо.

— На, — сказал я, — сколько есть.

И протянул полпачки честных пацанских красно-белых с синими буковками. Откуда мне было знать, что потайное местечко давно вскрыто и только собираясь в Крас мне доведётся увидеть майку с Кингом Даймондом, пропавшую вместе с той самой пачкой ЛМ.

А в части Рыжий, умотавшийся от палаток со вшами, окопов, кольца и грязи, уйдёт в посыльные дивизии. Станет носить парадку, берет и пропадёт из моей жизни сразу после весны 1999-го.

Разведосы

— Настоящему мужчине всегда есть — что сказать, если он, конечно, настоящий мужчина…

Эта песня длилась вечно, все два года нашей армейки, срочки и даже боевых действий в ходе отдавания долга Родине. Не знаю, как там поживала Советская Армия, но российская и девяностые, оборванно-нищие отношения коих забирали нашу юность, заставляла пацанов ненавидеть друг друга.

Разделяй и властвуй? Устрой им соцревнование? Заставь ненавидеть друг друга? Подкинь угольку в самолюбование и пусть доказывают, мол, разведка круче гансов, спецы круче всего и всех, а рота морального опущен… материального обеспечения собирает в себе лишь жёлтых земляных червяков и не более? О, да, так и нужно, если под твоим началом собрана тысяча голов не самых воспитанных, грамотных, образованных и совестливых пацанов, из пионерского детства помершего СССР без остановки въехавших в новые русские реалии. Пусть они жрут друг друга, так окажется меньше поводов для дружбы и совместного недовольства.

А мы были и рады стараться…

— Тэ!

Они отжимались на кулаках, орали своё «тэ» и старательно потрошили нас на сигареты, хотя на КМБ делали это скопом и на одного. Наглости ещё не хватало, у лохов сигарет не имелось, а остальные и на гражданке не лезли в карман ни за острым словом, ни за хорошей пиздюлиной. В армии, конечно, оказалось серьёзнее, но мы потихоньку справлялись.

— Тэ!

Спецвзвод, помните же? Спецвзвод делил нас на два лагеря.

В одном оставалась большая часть тоще-лысых пацанов, приехавших на КМБ со всех уголков страны, пацанов, превратившихся в сержантов с рядовыми, пехоту-гансов, артиллеристов с трубами и плитами, связистов, рмошников, кинологов в частности и саперов в целом, химиков, мазуту и остальных. Служба даже пехотинцев распилила на обычных, АГС и третий батальон, стоявший в неведомом Казазово. Там же, в Адыгее, находилась разведрота, переехавшая в Крас перед второй чеченской, сперва заняв место спецназа, укатившего в Армавир ещё в девяносто восьмом, а потом вообще перебравшись в распалаги, где обитал первый БОН.

Разведка относилась ко второй половине, вернее, второй малой части призывников-срочников, решивших стать круче варёных яиц и отправившихся добывать себе зелёный берет, тату-наколку с летучей мышью и такой же, сине-жёлто-черный шеврон.

— Разведке — тэ!

— Идут, вон, пацаны.

Разведка шла с комполка ровно лейб-гвардии Преображенский полк или там Конвой ЕИВ, сопровождая, охраняя и вообще. Дембеля 2-96 первой роты, ярые, дюжие и жесточайше-ненавидящие спецов смотрели на них точно волки стаи Маугли на рыжих псов из Дананга. Шан Цунг прочно вошёл в нашу культурную жизни и в воздухе само собой назревало:

— Летс мортал комбат бегин!

Мы поели и пошли обратно в караулку, светлеющую брезентом, пропылившимся за три солнечных дня. Комполка нагрянул как всегда нежданно-ожидаемо, гороховый суп оказался густым и вкусным, в сечке вместо кильки плавала тушёнка, а хлеб чекрыжили даже на троих. Стоило ожидать на ужин пустоту и секили, честное слово, за-ради равновесия вселенной.

Комполка с комзаставы прыгали по линии траншей, рядом мелькали спецкамуфляжи разведосов, прикрывающих нашего бравого майора, командовавшего 66-ым бронекопытно-оперативным.

Левон, самый суровый оставшийся сержант-дембель, следил за разведкой и, судя по количеству сплёвываний, матюгов и потиранию запястьев с кулаками, готовился применить основной принцип настоящих ковбоев «Человека с бульвара капуцинов»:

— Настоящему мужчине всегда есть что сказать…

Наблюдать за офицерами и прапорщиками, ринувшимися в палатку столовой, через полчаса заходившую ходуном и наполнившую нашу тишину матом, ором, треском и боевыми кличами, оказалось настоящим удовольствием.

Мало кто понимал всю глупость этой ерунды, и, надо полагать, ещё более довольными оказались наши бородатые соседи с блокпоста под