В толчее космопорта нас выручило то, что Иан и Базили прекрасно ориентировались в помещениях терминала. Вместо того, чтобы через ползала добираться до эскалаторов, лавируя между группами прибывших и встречающих, наши бреганские друзья направились вдоль одной из стен и вывели нас к запасной лестнице. Преодолев пять пролётов, наша компания оказалась на пригородной платформе, вернее, той её части, куда был свободный вход. Справа от нас платформа обрывалась балюстрадой балкона, за которой открывался атриум зала прилёта, слева рассекалась на неравные половины двумя длинными линейками турникетов.

– Мы поедем на городском, – сказал Базили, – а вы поднимайтесь на третий уровень и ждите скоростной в направлении на Липск. Когда он там? О, нормально, восемь минут. Коливан – третья станция отсюда.

Эскалаторы между балконом и платформой скоростных поездов были далеко не так загружены, как прямые, ведущие снизу. Ступив на них, Ирис, Осока и я через полминуты оказались выше залов космопорта, на широкой островной платформе. В такой архитектуре был свой резон. У городских поездов порт являлся конечной станцией, и каждая платформа работала в одном направлении: на выход или на вход. Скоростные проходили его насквозь, а в этом случае гораздо удобнее общая платформа, чтобы транзитные пассажиры не ошибались и не бегали потом за своим поездом по переходным галереям. Для покупки билетов в автомате Осока воспользовалась электронными деньгами: имперские кредиты, как раньше республиканские, транспортные компании и таксисты принимали повсеместно, в противном случае они тут же лишились бы лицензии. Чем ближе к прибытию поезда, тем больше заполнялась платформа, особенно сильно народ повалил в последние две-три минуты, ведь скоростной поезд давал возможность добраться до центра быстрее, чем отходящие одновременно городские электрички. Глядя на пассажиров, я отметил про себя, что здесь, на Бреге, мы с Осокой смотримся рядом довольно органично. Мужчин-бреганцев в обществе дам, не относящихся к виду Homo Sapiens, либо просто инопланетных рас, нам встречалось на удивление много. Причём, попадались и молодые пары, и постарше, и с детьми смешанной крови. У одного мальчика лет десяти, гордо державшего за руки бреганца-отца в парадной форме космонавта и необыкновенно красивую твилеку-мать, я заметил интересную особенность: его лекки торчали не назад, а вниз, прикрывая уши. Совсем как у тогрут. Неужели местные антропологи не обращают на это внимания, и об истинном положении вещей знают только тогрутские учёные?

Бесшумно и стремительно подлетел поезд. Он именно летел, не касаясь гладкого жёлоба пути. Судя по тому, как резко он остановился, я понял, что в вагонах стоят компенсаторы инерции, как на космических кораблях. Что ж, разумно, меньше тратится времени на остановки, а экстренное торможение при аварии из кошмара машинистов превращается в рутинную операцию. В салоне вагона было светло и просторно, сидений совсем мало, примерно как в поезде метро. По-видимому, время поездки между соседними остановками не превышало пяти – десяти минут. Так оно и оказалось на практике. Вылетев из здания космопорта под моросящий дождь, поезд описал плавную дугу, повторяя очертания береговой линии, углубился в городские кварталы и затормозил на верхнем ярусе центрального вокзала Руяны. Значительная часть пассажиров вышла именно здесь. А вот желающих садиться в поезд оказалось гораздо меньше, и вагон так и остался полупустым. Теперь стала лучше видна компания молодых людей в одежде то ли национальной, то ли полувоенной: однотипные рубахи-косоворотки, подпоясанные кожаными ремнями, сапоги и довольно разномастные брюки, от почти прямых до ярко выраженных галифе. Неприятной глазу особенностью их всех были белые светоотражающие повязки на левом рукаве, в середине которых красовался угольно-чёрный имперский герб, а по сторонам его – буквы аурбеша «иск-пет». На вокзале в вагон вошёл ещё один такой же колоритный персонаж и поздоровался с остальными неприятным жестом: вскинул к плечу открытую ладонь. Местная проимперская организация?

– Да, локальный филиал «Имперских патриотов», – кивнула Осока на мой вопрос. – Буквы ИП также можно расшифровать как «Император Палпатин». Верноподдатые, короче.

Я улыбнулся. В графе «владение языком» воображаемой Осокиной анкеты слово «свободно» смело можно было заменять на «в совершенстве».

Между тем, поезд, миновав последние кварталы пригородов Руяны, сделал горку и на уровне верхушек деревьев понёсся над лесом. Нет, не лесом – тайгой. Контуры ближних деревьев смазывались от скорости, но чуть подальше их можно было разглядеть. Немного непривычный оттенок зелени, в остальном же они не слишком отличались от елей и сосен Земли. Столица осталась позади, и теперь за окном вагона до самого горизонта были видны только бескрайние таёжные просторы. Сразу за первой остановкой под названием «Глубица» поезд вынес нас из-под дождевых облаков, в ослепительно-синем небе засияло маленькое, необычно белое солнце. Десять минут спустя поезд нырнул в прозрачную трубу станции «Коливан», и неторопливо шуршащий эскалатор опустил нас на уровень земли. От станции к домам недалёкого посёлка шла плотная дорога, не асфальтовая, но и не похожая на светлое бетоноподобное покрытие, какое я видел на других планетах. Скорее, она была сродни новомодным наливным полам Земли – матовое прозрачное покрытие, достаточно шершавое, чтобы не скользить ни в дождь, ни в мороз, а под ним – слой неправильной формы каменных плит разного размера, уложенных и залитых зеленоватой связующей массой. До посёлка было метров двести, а вот там нас ждал не очень приятный сюрприз: дорога разделялась, и стоящие на развилке указатели гласили, что университет расположен не здесь, а дальше в направлении леса. Сообщить расстояние авторы указателя не удосужились. Наверно, близко, решил я. Совсем позабыв, что на Руси испокон веков понятие «рукой подать» настолько относительно, что никакому Эйнштейну не снилось. Прогулка по ровному покрытию под пологом векового хвойного леса была, в общем-то, приятной, однако, дорога всё не кончалась и не кончалась. Мы шли десять, потом двадцать минут, а над нами всё так же шумели сосны, и впереди виднелись всё новые и новые деревья.

– Проклятые шпильки, – пробормотала Осока. – Знала бы, что столько идти, надела бы ботинки. Ноги сейчас отвалятся.

– Используй Силу, – усмехнулся я. Осока боднула меня плечом:

– Поиздевайся, поиздевайся.

– Могу на руках поднести, – предложил я.

– Ага, ещё на плечо посади, как пиратский капитан своего пайлата, – фыркнула она.

– Моё дело предложить.

Я покосился на Ирис. Наблюдая нашу шутливую пикировку, Осокина мама улыбалась, и я счёл это неплохим знаком.

Ворота университетского городка возникли перед нами внезапно. Лес впереди не поредел, не сделался более прозрачным, как это бывает перед выходом на опушку, а вот дорога вильнула вправо, и только тогда метрах в ста пятидесяти мы увидели обширное пространство, поросшее более редкими деревьями. Ели с их плотными лапами почти исчезли, и сквозь кроны мачтовых сосен проникало достаточно света, чтобы под ними росла трава. Тайга сразу преобразилась в окультуренный сосняк из тех, где любят отдыхать дачники подмосковных посёлков. Территорию университета обозначал чисто символический забор примерно метровой высоты, выполненный в классическом сельском стиле: вбитые в землю толстые колья и приколоченные к ним гвоздями горизонтальные хлысты, то и другое с неободранной морщинистой корой. Не успел я подумать, что лес на Бреге расходуют очень расточительно, коли делают подобные заборы, как увидел, что у одного из хлыстов отвалился торец, обнажив нутро толстостенной пластиковой трубы.