В детстве Лаура думала, что самое печальное в жизни — когда у ребенка нет мамы. В ее классе училась девочка, чья мама умерла от СПИДа, и Лаура однажды лежала ночью в кровати и плакала об этой девочке, с которой они даже не были подругами, о той бедняжке, которой всю оставшуюся жизнь придется провести без мамы. В квадрате света, который падал из коридора на пол ее спальни, появилась тень Сары, а потом уже сама Сара села на постель дочери, прижала ее к себе и заговорила: «Тихо, тихо… Все хорошо, малышка, все хорошо… Я всегда буду рядом с тобой… Я никуда не уйду». Лаура зарылась лицом в мамину шею, вдохнула цветочный запах ее волос, тех самых, которые намного красивее, чем волосы остальных знакомых ей мам; она цеплялась за свою добрую, красивую, любящую мамочку, которая не допустит, чтобы с ними случилось что-нибудь плохое. Только после этого обычного маленького ритуала она поверила, что все будет хорошо, и смогла заснуть.

Она никогда не задумывалась над тем, что значит быть матерью без ребенка. Никогда не думала, как легко потерять человека. Она так долго негодовала из-за того, что Сара не бросила музыку, не отказалась от той жизни, которую любила, чтобы обеспечить Лауре более безоблачное детство. А потом, наоборот, стала ненавидеть себя за то, что хотела, чтобы Сара бросила все, чем дорожила. Она злилась на мать и ее упрямство, даже после того, как та сдалась. И ненавидела себя за то, что счастливый огонек год за годом гас у Сары в глазах, пока она устало тащилась на работу и с работы, где за скучным письменным столом печатала бесконечные документы для тех, у кого находились дела поважнее.

Теперь Лаура выросла и ей пора завести собственных детей, но она боится неспособности предвидеть все то, что может отнять ее и ее ребенка друг у друга. Она боится нехватки денег, необходимых, чтобы ребенок не нуждался, боится, что за ту стабильность, которую эти деньги обеспечивают, придется платить чем-то еще.

Иногда она смотрит на фотографию Сары, которую они забрали из ее квартиры, и гадает, а что чувствовала ее мать, когда узнала, что беременна? Обрадовалась? Думала, что впереди у них с мужем и ребенком долгая-долгая жизнь, наполненная смехом и солнечными днями? Поступила бы она иначе, если бы знала, как все сложится?

Но улыбающееся лицо Сары не отвечает. Она явно была счастлива в тот момент, когда делался снимок: брови изогнуты, в глазах смешинка, предназначенная тому, кто держит фотоаппарат. И это все, что можно сказать.

Пруденс встретила Лауру у подножия лестницы. Она трижды ударила хвостом, а потом подняла его вверх, и Лаура подумала, что никогда не видела, чтобы у кошки был такой выразительный хвост, как у Пруденс. Он со свистом рассекает воздух, демонстрируя досаду, становится «трубой», когда она чего-то боится, или распушается у основания и трясется, как у гремучей змеи, когда она исполнена любви. (Лаура видела такое только в присутствии Сары). А еще сворачивается на кончике, когда Пруденс чувствует себя счастливой и довольной.

Эта поза — с поднятым вверх хвостом вкупе с несколькими настойчивыми «мяу» — говорила: «Дайте мне мой ужин немедленно!» Лаура уступила ее требованиям, а затем аккуратно убрала кусочки еды, которые просыпались из банки на безупречно чистый кухонный стол. Джош, вероятно, сегодня обедал не дома.

В последние дни Лаура много времени провела среди вещей Сары — среди музыки, фотографий и безделушек, и теперь наступило практически болезненное осознание того, насколько пуст ее дом в сравнении с маминым. Она очень не хотела привязываться к квартире и находящимся в ней вещам — не именно к этой квартире и не именно к этим вещам, но к дому и вещам в целом. Сейчас глядя на груду всего того, что мама накопила за эти годы, Лаура восхищалась храбростью (разве это не чудо храбрости?), которая требовалась от Сары, чтобы извлекать и перебирать старые сокровища и даже добавлять к ним новые.

Возможно, она почувствует себя увереннее, если они с Джошем наконец распакуют свадебные подарки и как-то украсят эту квартиру, которую подыскивали вместе в течение нескольких недель. («Квартира, которую можно было бы расширить», — говорил Джош с сияющими глазами). Может, если они расставят на полках старые книги с потрепанными обложками и книги о музыке в блестящих твердых переплетах, которые так любит Джош, развесят на стенах картины и репродукции, то потом смогут отдохнуть, восхититься своей работой и подумать: «Как нам повезло, что мы здесь живем!»

Только на этот раз никто не укажет им, сколько еще они здесь проживут. Лаура знала: если в конечном итоге им придется переехать, теперь все будет по-другому. На сей раз они смогут все аккуратно упаковать в ящики, надписать и забрать с собой. И все же она надеялась, что ее больше никогда не заставят покинуть дом, и внутренне восставала против жестокости окружающего мира, который ничему не позволяет длиться вечно. И при этом ему не важно, чем лично ты готов пожертвовать ради стабильности.

В квартире царила духота, как обычно бывает летом, когда никого нет дома и некому включить вентиляцию. В такие знойные летние вечера, как этот, пришедший на смену угасающему дню, они с Сарой, бывало, дремали на улице у пожарной лестницы под звуки машинных сигнализаций, музыку, смех и злобные крики, доносившиеся снизу. Знаменательным стал день, когда они наконец-то смогли позволить себе небольшой подержанный кондиционер, хотя им пришлось подтыкать под него старые журналы, чтобы он прочно вошел в грубо выбитую дыру в стене.

Лаура отправилась в гостиную, чтобы открыть верхнюю половину высокого окна и впустить в дом свежий воздух. Она увидела, как люди в соседних квартирах на разных этажах смотрят телевизор, многие из них, сами того не подозревая, — одну и ту же программу. На улице внизу группа подростков гоняла мяч, и Лаура вспомнила мальчишек, которые в том районе, где она выросла, мастерили баскетбольные кольца из молочных ящиков и наспех приматывали их клейкой лентой к столбам и уличным фонарям. На противоположной стороне улицы мирно сидели желто-белые голуби. В последнее время их численность возросла, и Лаура задавалась вопросом, когда же у голубей брачный сезон. Неужели их небольшая стайка разрослась (она тщательно подсчитала) до тридцати с небольшим особей благодаря птенцам, которых она раньше не видела, хотя наблюдала за голубями каждый день?

Она продолжала смотреть на птиц, когда открылась дверь черного хода, ведущего на крышу, где спали голуби. Появилась метла, а за ней темноволосый мужчина в белой футболке. Он что-то закричал, замахиваясь метлой на голубей. Испуганные птицы стали летать кругами, которые становились шире и шире, по мере того как все большее количество птиц присоединялось к этому паническому полету.

Лаура не знала, что на нее накатило. Какая-то ее часть наблюдала за происходящим с приводящей в замешательство отстраненностью, даже когда она просунула голову в открытое окно и закричала: «Оставьте их в покое!» Должно быть, мужчина ее услышал, даже если и не мог разобрать, что она говорит, — он смотрел прямо на нее (безумная дама в квартире напротив), продолжая кричать и размахивать метлой. Лаура затрясла в воздухе кулаками и заорала громче: «Оставьте их в покое! Оставьте их в покое!» Она снова и снова вопила: «Оставьте их в покое!», пока не заболело горло, а мужчина не устал от своего занятия и не исчез в проеме черного хода. Голубиные круги стали сужаться, пока в конце концов пара самых храбрых птиц не приземлилась на крышу. Вскоре голуби вновь обосновались на любимом месте, как будто ничего не тревожило их покой.