внука, а нам с тобой придётся подчиняться дворцовому регламенту. Конец нашей свободе. Мне придётся забыть о радости просыпаться рядом с тобой; ты будешь жить на тёмной стороне, среди женщин, считающих тебя незаслуженно счастливой, и кастратов-интриганов. И я навсегда забуду о спокойствии, потому что наше дитя – очень нежелательное лицо для всей моей родни. Зато мои любовницы обрадуются и примутся изыскивать пути для мелких гнусностей. А, не следовало бы мне говорить тебе об этом!

– Это правда, не следовало, – сказала я. – Ты меня пугаешь.

– Я хочу, чтобы ты была ко всему готова, Лиалешь, – сказал Тхарайя. – И ещё к тому, что я буду защищать вас от любых бед, как бы ни легли кости Судьбы. Знай: ради вас я нарушу и обычай, и закон, если в том будет нужда.

– А, это ты меня успокоил? – рассмеялась я. – Дракон, я поверила. Ты же знаешь: я ничего не боюсь с тобой.

Тхарайя чуть прикоснулся кончиками пальцев к головке малыша.

– Его имя – Хаштеа, – сказал он нежно. – Огонь, услышь, Нут. Да?

– Да, – сказала я, подумав про себя: «Его имя – Эдуард, и он станет великим владыкой, помоги ему, Господи». У меня были лучшее дитя на свете и лучший на свете муж.

Когда мы спустились с небес… с гор, я хотела сказать, в степи цвели маки.

Светоч Справедливости, государь, отец Тхарайя, прислал за нами целый караван – с чудесными лошадьми, запряжёнными в повозки, в сопровождении верховых рыцарей, которых тут звали «соколами короля». Вся эта процессия дожидалась перед мостом через ущелье. Соколы привели в поводу лошадей для свиты принца; аглийе и лошади косились друг на друга с сомнением и опаской.

– Опять верхом, это невыносимо, – вздохнул Шуарле, но его-то я утешила, пообещав взять к себе в повозку. У воинов Тхарайя не было других возможностей.

– Разве птицам положено трястись в седле? – ворчал Керим, похлопывая вороного по холке. – Разве тем, кто привык парить в небесах, хорошо сидеть верхом на живом существе? Разве живому существу это может понравиться? Разве тебе бы понравилось, Йа-Кхеа, если бы кто-нибудь взобрался к тебе на шею?

– Лошади созданы для всадников, – возразил рыцарь из долины.

– Если бы лошади были созданы для всадников, они были бы созданы с уздой и сёдлами на спине, – возразил Керим. – А раз они рождаются без узды и седла, значит, они созданы для других вещей. Может, лошади созданы бегать по степи на свободе? Разве хорошо садиться на кого-нибудь сверху и бить его ногами, чтобы он бежал быстрее?

– Ну, не все нугирэк так считают, – сказал рыцарь.

– Я – не все, – с достоинством подтвердил Керим и замолчал; впрочем, по нему было видно, что он остался при своём.

Я видела, как аглийе снимали с лошадей узду, заменяя её недоуздками, и как медь выступала на их коже, когда они поднимались в сёдла – останавливая превращение на середине, облегчали своё тело и работу лошади. Да, аглийе не любили верховой езды – но выглядели всадниками благороднейшей посадки, а их кони шли свободно и легко, легче, чем обычно движутся кони под седлом.

Мы с Раадрашь укутались в плащи, но тент на повозке не подняли – я могла вдоволь смотреть на прекрасный мир вокруг, а конь Тхарайя шёл рядом, позволяя моему драгоценному принцу обращаться ко мне, не покидая седла. Сейад держала на руках крошку Эда, который был слишком мал и слишком сыт, чтобы глазеть по сторонам, а потому сладко спал. Стража Тхарайя охраняла нас от всех опасностей Хуэйни-Аман, но каким-то образом не мешала наслаждаться свободой и простором.

Мы ехали по зелёным горам и алой степи; ковёр степных трав был обрызган маками, как каплями крови. Шуарле срывал для меня какие-то мелкие белые цветы, растущие пышными гроздьями и источающие прекрасный медовый аромат. Мне подали воды из придорожного ключа, дивно чистой, ледяной. Тхарайя запел серенаду; его воины-аглийе присоединились к нему; Эдуард проснулся, удивлённо посмотрел на меня, улыбнулся беззубым ротиком и снова задремал. На горизонте встали красные стены Гранатового Города под сияющим солнечным небом.

Эта была та самая пряная сказка, о которой я мечтала. Мы выехали на большую дорогу; по ней, вздымая золотую пыль, ехали всадники на конях, осликах и удивительных существах, очевидно, созданных Господом прямо с мохнатыми сёдлами на горбатых спинах. Мимо нас катились повозки, запряжённые мулами и громадными мускулистыми быками, рыжими, с рогами, выгнутыми наподобие двух половинок лиры. Весёлые погонщики гнали уморительных овец-черноголовок с длинными висячими ушами. Везли на возах груды каких-то плодов, жёлтых, зелёных, полосатых, нереальных, будто выдуманных пьяными художниками; везли уголь, дрова, глиняные горшки, свёрнутые штуки материи. Шли босые крестьяне, укутанные в плащи женщины, белые и серые гуси, которых направляли прутиком дети в косичках и бусах… Все с приветствиями уступали нам путь. Я с наслаждением слушала, как странствующие воины, пропылённые, с иссечёнными сабельными шрамами лицами, в куртках из толстой кожи, обшитых металлическими плашками, кричали вслед Тхарайя: «Привет тебе, Непобедимый Ветер, Убийца Войны! Позови меня – я пойду умирать за тебя!» Раадрашь щипала меня за локоть сквозь шёлк плаща и с досадой говорила вполголоса:

– Если ты мужчина – ты Непобедимый Ветер, и все верещат от восторга, а если ты женщина, на свою беду, – так сидишь укутанная, как рабыня, не смея пикнуть. Это несправедливо! Разве я – не Непобедимый Ветер? Чем я хуже этих мужланов?!

Сейад ухмылялась, покачивая малыша; Шуарле хихикал:

– Раадрашь завидует принцу! – Но Раадрашь в конце концов отвесила ему подзатыльник, и он, якобы всхлипывая, уткнулся в мои колени. – Госпожа, эта жестокая женщина когда-нибудь убьёт меня!

Тхарайя взирал на нас сверху, милостиво улыбаясь, – истинно Непобедимый Ветер – и я прыснула. Между тем наш кортеж подъехал к городским воротам. Сторожевые статуи – красные драконы с нетопырьими крыльями в кривых когтях на сгибах и бычьими головами, в разинутых пастях которых отчего-то росли тигриные клыки, хмуро смотрели на суету мелких людишек у своих чудовищных лап; городская стража обнажила в знак приветствия сверкнувшие клинки, простой люд махал руками и кричал: «Медное Крыло, живи вечно!»

И всё это вдруг так напомнило мне что-то, что кольнуло под сердце. О, я сумела бы додумать эту мысль до конца и всё понять, если бы Лаш-Хейрие не был так опьяняюще прекрасен!

Эти дома лепили из красной глины, эти городские стены возвели из красной глины, смешанной с землёй. Над красными заборами зеленели деревья садов – но дворы надёжно скрывались от глаз: чужой взгляд острее иглы, беспощаднее