А Дженин ушла постоять у поручней. Она отказывалась смотреть на меня. Но когда мы снова тронулись в путь, я подошел к ней.

– Дженин, – сказал я, – ты же понимаешь?..

Она повернулась ко мне.

– Понимаю, Кристьен. Ты не можешь стать тем, кем не являешься. И я не могу. Так что…

– Но мы же все равно можем… дружить.

– Да, – согласилась она. – Мы можем дружить. Но мы не можем стать друг для друга чем-то большим. На моем лице шрамы, на твоем их нет. Нас разделяет мир.

– Нет. Так не должно быть. Это неправда. Мы все равно…

– Это правда, Кристьен. Ты выбрал дом. Свой народ. Свою жизнь. Так же, как я – свою. Хотя на самом деле никому из нас не давали выбора. Ты не можешь стать охотником за облаками. А я не могу перестать им быть. Так устроена жизнь.

Мне кажется, она плакала. Но не могу сказать точно. Я сам не видел отчетливо. Потому что у меня перед глазами было немного размыто. Я не помню, почему.

– Приходите к нам как-нибудь в гости, – сказал я, когда мой родной остров был уже недалеко. – Все вместе. Мы с родителями вас приглашаем. Они захотят поблагодарить вас – и за то, что взяли меня с собой, и за то, что привезли обратно. Мы расскажем им о наших приключениях – может, не обо всех, самые опасные куски можно пропустить. Расскажем о некоторых. Такое ведь не каждый день бывает.

– Так уж и не каждый, – сказала Дженин.

Да, может, для них это и было в порядке вещей.

Чем ближе мы подплывали к острову, тем меньше мне хотелось домой. Нет, конечно, мне не терпелось снова увидеть маму и папу. Но все равно очень грустно, когда что-то подходит к концу, а ты не хочешь, чтобы это заканчивалось. Я хотел, чтобы мое приключение не кончалось никогда, чтобы мы так и продолжали бороздить небо, охотиться за облаками и продавать воду на далеких, засушливых и измученных жаждой островах, составляющих этот прекрасный мир, в котором мы живем.

Те, кто не был здесь, конечно, скажут, что существование такого мира невозможно с научной точки зрения, что он попирает все известные законы, касающиеся тяготения и атмосферы, и вообще такого не может быть.

Но знаете что? То же самое можно сказать и о прежнем мире. И обо всех остальных мирах. Каждый из них – невероятное чудо. Если бы в начале времен кто-то собрал факты и прикинул шансы, все сказали бы, что существование таких миров и таких людей невозможно. Но вот он – мир. И вот они – мы, в нем живущие. Вероятность того, что мы будем здесь жить, была один к миллиарду. Но мы дышим, мы есть. Мы можем сами не понимать это до конца. Мы можем так никогда и не понять. Но мы есть.

Чем ближе был дом, тем меньше у нас с Дженин оставалось тем для разговоров. Как будто охотники за облаками уплывали от меня и мысленно были уже далеко. Я уже перестал быть другом и спутником. Я снова стал им посторонним, одним из «тех», сухопутной крысой, островитянином, которому не понять их обычаев и кочевого образа жизни.

И вот мы уже пришвартовывались в порту. Вещи, которые я брал с собой в дорогу, были собраны в рюкзак.

– Я вернусь утром, – сказал я. – И скажу, во сколько приходить на ужин. Годится?

Остальные посмотрели на Михаила. Он не кивнул и не покачал головой, а просто ответил:

– Конечно. Еще раз спасибо тебе, друг мой, за все, что ты для нас сделал.

Мама Дженин попрощалась со мной, я поблагодарил ее за то, что пригласила меня на борт. Ее папа пожал мне руку и хлопнул по плечу, добавив, что он рад знакомству, и еще раз поблагодарил, несмотря на все мои возражения, что толку от меня было чуть и я скорее был пассажиром и обузой, нежели помощником.

Потом со мной попрощался Каниш.

– Вот ты нас и покидаешь, – сказал он.

– Да, но завтра мы снова увидимся у нас дома, – напомнил я. – Мои родители хотели бы познакомиться с вами, сказать за все спасибо.

– Вот, – сказал он, – держи.

Он протягивал мне руку с одним из своих ножей. Его лезвие сверкало на солнце, а украшенная камнями рукоятка переливалась.

– Но я… это же ваш нож.

– Теперь твой, – ответил он. – Используй его с умом. Не режь слишком часто шланги и глотки, договорились?

– Не буду.

– Ты был не так уж плох, парень, – сказал Каниш. – Очень даже неплох.

В его устах это звучало высочайшей похвалой.

Он вложил рукоять ножа в мою ладонь и сжал вокруг нее мои пальцы, а потом развернулся и ушел.

Оставалось попрощаться только с Дженин.

– Держи, – сказала она. – Это тоже тебе.

Она сняла с запястья один тонкий золотой браслет и надела его мне на руку.

В этот момент я отчетливо понял, что никогда больше ее не увижу. Я понял, что завтра, когда я приду в порт, их уже тут не окажется.

– Дженин… – сказал я. – Мне совсем нечего тебе подарить…

Но она прижала палец к моим губам.

– Нет, есть, – прошептала она.

Конечно же, она была права. Я наклонился к ней и поцеловал, а потом держал ее в своих объятиях, крепко держал, и она меня тоже, и я говорил ей все, что хотел сказать так давно, с тех самых пор, как впервые ее увидел.

Наверное, мы простояли так довольно долго; я помню только, как кто-то кашлянул над нами, я поднял глаза и увидел, что Каниш, Карла и Михаил, все они стоят и сосредоточенно разглядывают все, что угодно, чтобы не смотреть, как мы обнимаемся.

Тогда мне пришлось ее отпустить.

Я спустился по трапу и сошел на причал. Карла передала мне мои вещи. Я снова попрощался, снова сказал спасибо и пошел. Дом мой был недалеко, минутах в пятнадцати ходьбы.

Я постоянно оглядывался назад и снова и снова махал им рукой. Потом я свернул под откос на тропинку, которая вела к дому, и потерял их из виду. Теперь была видна только верхушка их мачты и паруса.

Еще через несколько минут я был дома.

Родители были счастливы меня видеть. Я тоже был им рад.

– Только посмотри на себя, – сказала мама. – Как ты загорел! Стал такой смуглый. И волосы у тебя отрасли. Нож за поясом, браслет – выглядишь совсем как…

Я знал, как я выгляжу.

– Совсем как бесстыжий охотник за облаками, – закончил за нее папа, посмеиваясь.

Это было лучшее, что он мог мне сейчас сказать. О другом приветствии и мечтать было нельзя.

На следующий день рано утром я все же пошел в порт пригласить их на ужин. Но, как я и думал, было уже слишком поздно: они уехали.

Они, наверное, отправились в путь сразу же, чтобы успеть поймать солнечный отлив. Я возвращался домой с тяжестью на душе, еле переставляя ноги. Дженин и ее семья уехали.

Думаю, я с самого начала знал, чем все кончится. Все это время знал. Охотники за облаками нигде не задерживаются подолгу. Они всегда должны быть в движении. Это в их природе, в крови. Охотники, как те облака, за которыми они гоняются, постоянно дрейфуют по ветрам и приливам. И если ты захочешь быть с ними, тебе придется стать одним из них – окончательно и бесповоротно.