Но мысли-сомнения были восприняты и рассеяны. Тай передал картинку из прошлой жизни – он просто смотрел телевизор, который, видимо, находился в домике на метеостанции. Как таймень его смотрел, оставалось загадкой, но Павел почувствовал, что в этом процессе была задействована Катюша. Чему удивляться – ведь Павел ощущает пережитое Таймешей когда-то раньше, будто сам находится там и сейчас. Уж брат с сестрой наверняка чуть ли не объединять сознания умеют.

Рассказ о танцующем мире продолжился. Потоки сплетались и расплетались, убыстряя темп. Вдруг они остановились, замерли. Не постепенно, как можно ожидать, а мгновенно – фотографическим стоп-кадром. Картинка продержалась с полминуты, и движение возобновилось в том же темпе. Но теперь скорость постепенно уменьшалась и стало заметно, что чужой мир понемногу снижается, приближается к поверхности воды.

Прошло еще несколько минут. Воздушные потоки чужого мира, казалось, устали. Они еле шевелились и почти не соприкасались друг с другом. Да и сам мир обессиленно лежал на поверхности озерца.

Тай почувствовал удушье. Вода, прогоняемая сквозь жабры, облегчения не приносила. Чужой мир высасывал кислород из озера. Тай расслабился и впал в оцепенение – это был единственный шанс.

Очнулся он ближе к вечеру. Над озерцом виднелось обычное земное небо. Кислорода в воде было еще маловато, но достаточно, чтобы как-то дышать. На поверхности плавала заморенная рыба. Кажется, он был единственным выжившим в этом небольшом водоеме. Да и то только потому, что внутри себя был не только землянином. Понял, среагировал, успел отдать рыбьему телу ментальный приказ и впасть в состояние глубокой гибернации.

* * *

Дальше Тай двигался, пребывая в менее радужном настроении. Нет, цель свою он не забыл, но окружающее уже не казалось таким весенне-радостным и безопасным. Ярап становился все более мелким, временами приходилось практически ползти брюхом по гальке. Обычный таймень вряд ли полез бы в такую западню. Понятно, что в сибирских реках нет рыбы сильнее, но ведь есть наземные хищники. И что может он сделать, скажем, при встрече с медведем?

Показалось, что мысли материализовались. На перекате, слегка погрузив лапы в воду, стоял медведь, охотившийся на ленков. Тайменя зверь, пожалуй, воспримет как дар судьбы.

Было бы хоть какое-то пространство, позволяющее плыть, опасности бы не существовало. Но тут совсем мелководье. Тай повернул назад. Точнее, не повернул, а пополз по дуге, надеясь уйти незамеченным. Не получилось. Зверюга поднял морду, принюхался и двинулся в его сторону, забирая ближе к берегу. Хищник был опытным добытчиком и старался обойти, отрезать путь рыбе к более глубокому участку. Времени до схватки, да что схватки – беспомощной гибели, оставалось не более пары минут.

Тай напрягся, пытаясь вступить в контакт с хищником. Понятно, что дело безнадежное. Даже если спрятанный под мощным медвежьим черепом мозг способен общаться, как уговорить его отказаться от легкой добычи? Ну, а что оставалось делать? Не ждать же, пока медведюка разделает тебя на филе.

Удивительно, но ментальный контакт возник. Не разговор, конечно, только почувствовалось, что медведь слышит. Павел, не сам Тай, тут же нашел сравнение. Получилось, что медведь прислушался к мысленному сигналу так же, как прислушался бы к человеческой речи. Не понимая слов, но услышав звук и, видимо, почувствовав, что в звуке содержится нечто большее, чем просто шум.

Тай начал общаться так же, как человек разговаривает со злой собакой – просто чтобы успокоить ее, отвлечь внимание, выиграть время. Получилось. Медведь, видимо, улавливал отдельные образы, но не мог понять, откуда они появляются. Замотал головой, пытаясь избавиться от непосильного противоречия между видимым и ощущаемым. Отступил к берегу. А Тай уже закончил описывать дугу и, скользя по струе, устремился с переката вниз.

Чем все это закончилось для медведя, когда он очнулся и пришел в свое обычное состояние, осталось неизвестным. Ушел к себе в лес и забыл о нескольких минутах умопомрачения. Если, конечно, можно назвать умом то, что находится в голове у медведя.

* * *

Тай выжидал на глубоком месте до самой ночи. Ленков вокруг было много – не зря же медведь приходил сюда рыбачить, вот и таймень не отказал себе в насыщении. Уже в темноте поднялся через перекат и сделал еще километра два вверх по неглубоким, но пригодным для плавания струям.

Вдруг голова уткнулась в упругую, но прочную стену. Хорошо, что скорость была совсем маленькой, а то можно было бы и совсем убиться. Вода навстречу текла, похоже, беспрепятственно. А вот ему, рыбе, пройти выше не получалось. Как будто поперек течения стояла очень мелкая сеть или водоросли сплелись в непреодолимый барьер. Тай сплавился на сотню метров ниже по течению и решил дожидаться утра…

На рассвете осторожно двинулся вперед. Никакого препятствия на пути не оказалось. Обычная река, обычное дно. Но граница была уже здесь, рядом. Это чувствовалось по ломоте во всем теле. Куда делась та легкость, с которой он плыл ночью?!

Река плавно изгибалась, и уже за поворотом Тай понял, что дальше не пройдет. Вокруг возникали и исчезали чужие миры. Ни один из них не оказался настолько близко, чтобы его можно было хорошенько рассмотреть. Но приближаться совсем не хотелось – достаточно и того, что видно свечение и тени в нем. Или, в другом месте, огромная тень и светящиеся сполохи на ее фоне.

Нет, посмотреть все-таки надо было. Тай разогнался и выпрыгнул из воды. В воздухе видно на сотни метров, не то что на глубине. Упал в воду и стал думать над увиденным.

Павел удивился остроте восприятия Тая. Сам он не успел бы и взгляд сфокусировать за то время, за которое тот запечатлел всю картинку. Впереди, выше по течению, реку перегораживало тело китайского дракона. Огромное чешуйчатое тело, голова со странной формы глазами под тяжелыми надбровными дугами, львиный нос, от которого тянулись длинные, полощущиеся по течению усы. Павел попросил Тая не продолжать рассказ, остановиться. Хотелось понять, откуда в сибирской тайге взялся китайский сказочный персонаж.

Тай не возражал, продолжил описывать увиденное. Точнее – показывать ту же самую картинку, подчеркивая те или иные детали. Вскоре стало понятно, что дракон драконом не был. Он вообще не был животным, но был еще одним миром, имевшим странную, вытянутую и бугристую форму. То, что показалось глазам, плавало по утолщенному концу мира. Пасти не было видно вообще – лишь складки, напоминающие губы. А усы оказались не усами, а скорее щупальцами, шарящими с неведомой целью в речных струях. Чешуя тоже таковой лишь казалась – внутри мира толпилось множество ромбовидных зеленоватых существ. Те, что протискивались к поверхности – поглазеть на земной мир – наверное, и казались частицами драконовой кожи.

Павел… или сам Тай еще раз присмотрелся к усам-щупальцам. Нет, это было нечто совсем другое. В воде, похоже, шевелились еще два мира-дракона. Только маленьких, готовых отпочковаться от родителя. Да, мир собирался размножаться. Пожалуй, это все-таки живой мир: мир-социум, мир-улей. Где-то Павел уже читал про такое? Кажется, у Клиффорда Саймака были мыслящие ульи на колесах? Да и сам человек – не сообщество ли примитивных одноклеточных организмов, в процессе симбиоза образовавших единое целое?