Мы с Ханой обе бросаем на него убийственные взгляды, он отступает на шаг назад и втягивает голову в плечи.

— Мм, — мычу я, слова с трудом пробивают себе дорогу. — Хана, ты помнишь Алекса?

Хана прищуривается, руки у нее по-прежнему скрещены на груди.

— О, Алекса я помню. Я только не помню, по какой причине он здесь.

— Он… ну, он собирался заскочить, чтобы…

Как всегда, в самый ответственный момент мои мозги принимают решение отключиться, и я никак не могу подыскать удобоваримое объяснение. В надежде на помощь я смотрю на Алекса.

Он слегка пожимает плечами, и какое-то время мы просто молча смотрим друг на друга. Я еще не привыкла видеть его, быть рядом, у меня снова возникает ощущение, что я тону в его глазах. Только в этот раз голова у меня не кружится — наоборот, я чувствую уверенность, как будто Алекс мысленно говорит мне, что он здесь, со мной, и ничего с нами не случится.

— Расскажи ей, — говорит Алекс.

Хана прислоняется к полке с рулонами туалетной бумаги и банками консервированных бобов и слегка расслабляет руки. Этого «слегка» достаточно, чтобы я поняла — она на меня не злится. В ее глазах я читаю: «Лучше бы тебе рассказать».

И я рассказываю. Никто не знает, когда Джеду надоест вдруг сидеть за кассой, поэтому я стараюсь говорить короче. Я рассказываю Хане о том, как столкнулась с Алексом на ферме «Роаринг брук»; о том, как мы с ним бегали к буйкам в Глухой бухте и о том, что он мне там рассказал. На слове «заразный» я запинаюсь, глаза у Ханы расширяются, на лице мелькает тревога, но она быстро берет себя в руки. Свою историю я заканчиваю рассказом о вчерашней ночи. О том, как решила предупредить ее о рейде, о собаке, которая меня укусила, и о том, как меня спас Алекс. Рассказывая, как мы прятались в сарайчике, я снова начинаю нервничать (о поцелуе я не говорю, но не могу об этом не думать), но Хана настолько потрясена моей историей, что ничего не замечает.

Дослушав меня, она говорит:

— Так ты там была? Ты была там прошлой ночью?

У Ханы дрожит голос, и я опасаюсь, что она снова начнет рыдать, но в то же время испытываю огромное облегчение — она не злится из-за появления Алекса и не в обиде на меня за то, что я ей не рассказала о нем.

Я киваю в ответ.

Хана встряхивает головой и смотрит на меня, как будто видит впервые в жизни.

— Не могу поверить. Не могу поверить, что ты во время рейда вышла из дома… из-за меня.

— Да, ну вот и все.

Так неловко — я молола языком целую вечность, а Хана с Алексом все это время не спускали с меня глаз. У меня начинают гореть щеки.

Именно в этот момент раздается резкий стук в дверь, которая ведет в магазин, и мы слышим голос Джеда:

— Лина? Ты там?

Я судорожно машу руками на Алекса. Джед пытается пройти на склад, а Хана толкает Алекса в угол между дверью и стенкой. Джед открывает дверь всего на пару дюймов, дальше ее удерживает ящик с яблочным пюре.

В эту щель я вижу глаз Джеда, глаз неодобрительно моргает.

— Что ты там делаешь?

Хана выглядывает в дверь и машет рукой.

— Привет, Джед, — жизнерадостно говорит она, легко, как всегда, переключаясь на режим поведения на публике. — Я тут зашла кое-что Лине передать, ну мы и заболтались.

— У нас покупатели, — недовольным тоном сообщает Джед.

— Выйду через секунду, — говорю я, стараясь выдержать интонацию Ханы.

От одной только мысли, что Джеда и Алекса разделяет тонкая дверь из фанеры, я прихожу в ужас.

Джед бурчит что-то и ретируется, прикрыв за собой дверь. Мы переглядываемся и все втроем одновременно издыхаем от облегчения.

— Я тут кое-что принес для твоей ноги, — говорит Алекс, переходя на шепот.

Он снимает рюкзак, ставит на пол и начинает вытаскивать на свет перекись водорода, бацитрацин, бинты, пластырь и ватные шарики. Потом он опускается передо мной на колени и спрашивает:

— Можно?

Я закатываю джинсы, и Алекс начинает разматывать повязку на моей щиколотке. Мне не верится, что Хана стоит рядом и наблюдает за тем, как какой-то парень… заразный… прикасается ко мне. Я знаю, что она даже представить себе не могла такого, и отвожу глаза, я смущена и одновременно испытываю гордость.

Когда повязка спадает с моей ноги, Хана делает короткий резкий вдох, и я непроизвольно зажмуриваюсь.

— Черт, Лина, — говорит она, — эта псина конкретно тебя укусила.

— С ней все будет в порядке, — говорит Алекс.

От тихой уверенности в его голосе тепло разливается по всему моему телу. Я приоткрываю один глаз и бросаю косой взгляд на собственную щиколотку. Мне становится дурно, похоже, из моей ноги вырвали огромный кусок мяса. Несколько квадратных дюймов кожи вообще исчезли.

— Может, тебе лучше обратиться в больницу? — с сомнением в голосе предлагает Хана.

— И что она им скажет? — Алекс открывает пузырек с перекисью и начинает смачивать ватные шарики. — Что пострадала на запрещенной вечеринке во время ночного рейда?

Хана не отвечает, она понимает, что я не могу обратиться к врачу. Меня привяжут к операционному столу в лабораториях или бросят в «Крипту» еще до того, как я закончу произносить свое имя.

— Вообще-то не очень болит, — вру я.

Хана снова смотрит на меня с этим выражением в глазах. Как будто мы никогда не были знакомы. И тут я понимаю, что, возможно, впервые за все время нашей дружбы я произвела на нее впечатление. Может быть, она сейчас даже восхищается мной.

Алекс накладывает на рану толстый слой дезинфицирующей мази и начинает возиться с марлей и пластырем. Мне необязательно спрашивать его, где он достал все это богатство. Он ведь охранник и имеет доступ в лаборатории.

Хана тоже опускается на колени.

— Ты все неправильно делаешь, — так здорово снова услышать командные нотки в ее голосе. — У меня кузина — медсестра. Дай-ка я.

Она практически чуть ли не отпихивает Алекса локтем в сторону.

— Да, мэм, — Алекс поднимает руки над головой и незаметно мне подмигивает.

И вот тогда я начинаю хихикать. На меня накатывают приступы смеха, и я ради конспирации вынуждена зажимать рот рукой. Секунду Хана и Алекс наблюдают за мной, потом переглядываются и начинают глупо улыбаться.

Я знаю — мы все думаем об одном и том же.

Это сумасшествие. Это глупо. Это опасно. Но, стоя на этом складе, в духоте, окруженные со всех сторон коробками с чизбургерами, с консервированными овощами и детской присыпкой, мы превращаемся в команду.

Мы против них, трое против тысяч и тысяч. Но почему-то, хоть это и абсурдная мысль, мне кажется, что, черт возьми, у нас есть шансы на победу.