— Эй! — Я тихонько толкаю его локтем в бок.

Это так трогательно, когда кто-то настолько за тебя волнуется, но еще поразительнее то, что в ответ ты готов сделать все, что угодно, даже умереть ради этого человека.

— Я знаю правила. Я живу здесь дольше, чем ты.

И тогда Алекс улыбается и тоже подталкивает меня локтем.

— Это вряд ли.

— Я здесь родилась и выросла. А ты — трансплантат.

Я снова толкаю его локтем, на этот раз сильнее, Алекс смеется и пытается перехватить мою руку. Я со смехом увертываюсь, а он протягивает руку и пытается пощекотать мой живот.

— Неотесанная деревенщина! — хихикаю я.

Алекс укладывает меня на лопатки и смеется.

— Городская штучка.

Он склоняется надо мной и целует. Я плыву, растворяюсь, мир исчезает…

Мы договариваемся встретиться завтра вечером, это среда, а так как до субботы я не работаю, будет довольно легко получить согласие тети на ночевку у Ханы. Алекс в общих чертах обрисовывает мне план перехода границы. Перейти границу возможно, но трудно найти человека, который решится на это. Я думаю, всё потому, что смертная казнь вещь малопривлекательная.

Я не понимаю, как мы сможем преодолеть проволочное ограждение, оно ведь под током. Но Алекс объясняет, что только отдельные участки под напряжением. Граница растянулась на много миль, и пускать ток по всему ограждению слишком дорого, так что на самом деле только отдельные участки находятся в «рабочем» состоянии, остальные не опаснее, чем ограда детской площадки в Диринг-Оак-парке. Но поскольку все верят, что в проволочной ограде достаточно киловатт, чтобы поджарить человека, как яйцо на сковородке, можно считать, что граница на замке.

— Все это — фикция, все — зеркала и дым.

Алекс делает неопределенный жест рукой. Наверное, он имеет в виду Портленд, законы, может, вообще все Штаты. Когда он становится серьезным, у него между бровями возникает морщинка, такая маленькая запятая, и это так трогательно, что мне даже не передать. Я стараюсь не отвлекаться.

— И все же я не понимаю, откуда ты все это знаешь, — говорю я. — То есть как вы узнаете, где есть ток, а где нет? Заставляете людей бросаться на ограду, чтобы посмотреть, поджарятся они или нет?

Алекс едва заметно улыбается.

— Секрет фирмы. Но могу сказать тебе, что мы проводим эксперименты, основанные на наблюдениях. С привлечением диких животных, — Алекс приподнимает брови и спрашивает: — Ты никогда не пробовала жареного бобра?

— Фу!

— Или жареного скунса?

— Ты хочешь, чтобы меня стошнило прямо здесь?

«Нас гораздо больше, чем ты думаешь». Это еще одна фраза, которую любит повторять Алекс. Сочувствующие везде, исцеленные и неисцеленные, они есть в рядах регуляторов, в полиции, среди правительственных служащих и ученых. Алекс говорит, что, пользуясь этим, они и проходят мимо постов. Одной из самых активных сочувствующих Портленда достался в мужья пограничник, который охраняет северную часть моста Тьюки в ночную смену. Мост — это место, где мы пересечем границу. Эта женщина и Алекс придумали условный знак. Когда Алексу надо перейти границу, он оставляет в почтовом ящике этой женщины определенный флаерс, фотокопию дурацкой рекламы какой-нибудь кулинарии или химчистки. В данном случае приглашение на бесплатную проверку зрения у доктора Свайлда. На мой взгляд, это слишком уж очевидно, но Алекс говорит, что сочувствующие и участники Сопротивления живут в постоянном напряжении, поэтому им надо иногда расслабляться — например, вот так пошутить. И когда эта женщина находит флаерс Алекса, она подсыпает своему мужу в термос с кофе приличную дозу валиума.

— Бедняга, — с улыбкой говорит Алекс, — сколько кофе ни выпьет, все равно засыпает на посту.

Я вижу, сколько значит для него Сопротивление, как он гордится тем, что в Портленде есть такие люди и они не сидят без дела. Я пытаюсь улыбнуться, но щеки словно онемели. У меня никак не укладывается в голове, что все, чему меня учили, — неправда, мне трудно воспринимать сочувствующих и участников Сопротивления как друзей, а не как врагов.

Но после перехода границы я стану одной из них, тут нет никаких сомнений. И в то же время я уже не могу отступить, я хочу пойти туда. Если быть до конца честной, я давно стала сочувствующей, еще когда Алекс спросил, встречусь ли я с ним в Глухой бухте, и я согласилась. У меня остались только смутные воспоминания о том, какой я была тогда — семнадцатилетняя девушка, которая всегда делает то, что ей говорят, никогда не обманывает и с нетерпением, а не с ужасом считает дни до процедуры. Та девушка боялась всего и всех. Та девушка боялась себя.

На следующий день, придя домой после работы, я специально прошу тетю одолжить мне ее мобильник. Потом я посылаю сообщение Хане: «Сегодня ночуем у А.?» Этот код мы придумали недавно, так я сообщаю Хане, что мне нужно, чтобы она меня прикрыла. Для тети Кэрол мы придумали легенду, будто в последнее время подружились с Аллисон Давни, которая была из нашего выпуска. Семейство Давни даже богаче, чем семья Ханы, а Аллисон настоящая надменная сучка. Хана сначала наотрез отказывалась, чтобы мы использовали ее в качестве загадочного «А», ей даже притворяться, будто она дружит с Аллисон, не хотелось. Но в конце концов я ее переубедила. Тетя никогда не позвонит домой Давни, чтобы проверить, там ли я. Она побоится и наверняка посчитает себя не вправе им звонить, ведь наша семья нечистая, мы запятнаны бегством мужа Марсии и, конечно, тем, как ушла из жизни моя мама. Ведь мистер Давни — глава и основатель портлендского филиала организации «Америка без делирии». Когда мы учились в школе, Аллисон даже смотреть на меня брезговала, а еще раньше, в начальной школе, попросила учительницу пересадить ее подальше, потому что от меня, как она сказала, «пахнет дохлятиной».

Хана мгновенно присылает ответ: «Договорились. Увидимся вечером».

Интересно, как бы среагировала Аллисон, если бы узнала, что я пользуюсь ее именем, чтобы тайно встречаться со своим парнем? Наверняка лопнула бы от злости. Я представляю эту картинку и не могу не улыбаться.

Незадолго до восьми вечера я спускаюсь из спальни с сумкой через плечо. Я даже специально оставила торчать снаружи кусочек пижамы. В сумку я сложила все те вещи, которые беру с собой, когда на самом деле иду ночевать к Хане. Когда тетя Кэрол мимолетно мне улыбается и желает хорошо провести время, я чувствую легкий укол совести. В последнее время я так часто и так легко вру.

Но этот укол не может остановить меня. Выйдя на улицу, на случай, если Дженни или тетя решат посмотреть за мной в окно, я направляюсь в сторону Уэст-Энда. Только на Спринг-стрит я поворачиваю обратно и иду по Диринг-авеню к дому тридцать семь по Брукс-стрит. Путь не близкий, до Диринг-Хайлендс я добираюсь с последними лучами заката. Здесь, как всегда, пустынно. Я прохожу через ржавые ворота в ограде, потом отодвигаю доску на окне первого этажа, подтягиваюсь и перебираюсь внутрь дома.