Тем часом подгреб начальник караула, рявкнул: «А ну, кончай развлекуху!» и разогнал их матюгами по своим постам – ему-то, ясный перец, лишний жмурик в рапорте вовсе не в кайф. Тут ведь как: ежели эта скотина окочурится прямо здесь, на месте, – изволь объясняться с начальником работ (тот еще гусь!), а вот ежели чуть погодя, в бараке, – тогда пожалуйста: «естественная убыль», и никаких тебе вопросов… Он кивком подозвал кучку заключенных, боязливо поглядывавших на экзекуцию из некоторого отдаления, и по прошествии недолгого времени Кумай уже валялся на гнилой соломе своего спального места. Впрочем, любому понимающему человеку хватило бы сейчас и беглого взгляда на этот полутруп в окровавленных лохмотьях кожи, чтобы понять: не жилец… Надобно заметить, что пару месяцев назад тролль, будучи тяжело ранен в Пеленнорской битве, ухитрился-таки обмануть смерть – но на этом, похоже, фарт его выдохся насовсем.

…Когда конница Йомера прорвала оборону Южной армии и началась общая паника, инженер второго ранга Кумай оказался отрезанным от своих чуть севернее лагеря, на территории парка осадных приспособлений; вместе с ним оказались в окружении семеро бойцов инженерных частей, над коими ему – как старшему по званию – волей-неволей пришлось принять командование. Не будучи большим знатоком военной стратегии и тактики, он ясно понял одно: еще несколько минут – и вся эта брошенная на произвол судьбы техника попадет в руки врага; единственное, что остается, – это ее уничтожить. Железной рукою наведя порядок в своем подразделении (один из семерых, вякнувший нечто вроде «Спасайся кто может!», так и остался лежать у вязанки штурмовых лестниц), тролль убедился, что по крайней мере нафты у них – хвала Единому! – хоть залейся. Через минуту его подчиненные уже сновали как муравьи, поливая горючим механизмы катапульт и подножия осадных башен, а сам он поспешил к «воротам» – разрыву в сплошном кольце повозок, ограждавшем парк, – где и столкнулся нос к носу с передовым разъездом рохирримов.

Конные витязи отнеслись к возникшему перед ними одинокому мордорцу без должного пиетета – за что и поплатились. Кумай считался силачом даже по троллийским меркам (как-то раз во время студенческой гулянки он прошелся по карнизу, неся при этом на вытянутых руках кресло с мертвецки пьяным Халаддином), так что в качестве оружия воспользовался не чем-нибудь, а подвернувшейся под руку оглоблей… Назад успел сдать лишь один из четверых всадников – остальные так и полегли там, где их строй повстречался с этой чудовищной вертушкой.

Впрочем, рохирримов это не особо обескуражило. Из сгущающихся сумерек тут же возникли еще шестеро конников, которые сразу рассыпались в ощетинившееся копьями полукольцо. Кумай попытался было перегородить просвет ворот, развернув за заднюю ось одну из повозок, однако понял – не поспеть; тогда он отступил чуть назад и, стараясь не терять врагов из виду, скомандовал через плечо:

– Зажигайте, мать вашу!..

– Не поспеваем, сударь! – откликнулись сзади. – До больших катапульт никак не добраться…

– Жгите, что можно!! Не до жиру – закатные в парке!! – рявкнул он и воззвал – уже на всеобщем языке – к изготовившимся для атаки рохирримам: – А ну, кто не трус?! Кто сойдется в честном бою с горным троллем?!

И – проняло! Строй рассыпался, и спустя какие-то секунды перед ним уже стоял спешившийся витязь с белым плюмажем корнета: «Вы готовы, прекрасный сэр?» Кумай перехватил свою жердь за середку, сделал стремительный продольный выпад – и обнаружил рохиррима в паре ярдов прямо перед собою; спасло тролля только то, что роханский клинок был слишком легок и не смог перерубить оглоблю, на которую тот принял удар. Выгадывая секунды, инженер торопливо попятился в глубь парка, но разорвать дистанцию так и не сумел; корнет был проворен как ласка, а в ближнем бою шансы Кумая с его неуклюжим оружием были совершенно нулевые. «Поджигайте и сваливайте на хрен!!!» – вновь заорал он, отчетливо поняв, что самому-то ему точно пришел конец. И точно: в следующий миг мир взорвался белесой вспышкой ослепляющей боли и тут же опал ласковой прохладной чернотой. Удар корнета напрочь расколол ему шлем, и он уже не увидел, как буквально через мгновение все вокруг обратилось в море огня – его люди сделали-таки свое дело… А спустя несколько секунд пятящиеся от жара рохирримы увидали, как из глубины этой гудящей печи неверными шагами бредет их легкомысленный офицер – сгибаясь под тяжестью бесчувственного тролля. «За каким чертом, корнет?..» «Но я же должен узнать имя этого прекрасного сэра! Он как-никак пленник моего копья…»

Очнулся Кумай лишь на третий день – в роханской санитарной палатке, где в рядок с ним лежали и трое его «крестников»: степные витязи не делали различия между своими и чужими ранеными и одинаково лечили всех. К несчастью, «одинаково» в данном случае означает «одинаково скверно»: голова инженера пребывала в самом плачевном состоянии, а из лекарств ему за все это время перепал лишь бурдючок вина, который принес пленивший его корнет Йорген. Корнет выразил надежду, что по выздоровлении инженер второго ранга окажет ему честь и они еще разок встретятся в поединке – но желательно с каким-нибудь более традиционным оружием, нежели жердь. И, разумеется, он может считать себя свободным, по крайней мере в пределах лагеря – под слово офицера… Однако неделей спустя рохирримы отбыли в мордорский поход – добывать для Арагорна корону Воссоединенного Королевства, и в тот же день Кумая вместе со всеми остальными ранеными отправили в миндоллуинские каменоломни: Гондор уже был вполне цивилизованным государством – не чета отсталому Рохану…

Как он ухитрился выжить в те первые каторжные дни – с разбитой головой и сотрясением мозга, постоянно швыряющим его в омуты беспамятства, – было полнейшей загадкой; скорее всего – из одного лишь троллийского упрямства, просто назло тюремщикам. Впрочем, никаких иллюзий насчет дальнейшей своей судьбы он не питал. Кумай в свое время прошел (согласно традиции, принятой в состоятельных троллийских семьях) всю рабочую цепочку на отцовских рудниках в Цаганцабе – от рудокопа до помощника маркшейдера; он достаточно хорошо разбирался в организации горных работ, чтобы понять – экономические соображения здесь никого не волнуют, и они отправлены в Миндоллуин вовсе не затем, чтобы принести хозяевам каменоломен некую прибыль, а чтобы сдохнуть. Для мордорских военнопленных установили такое соотношении пайка и норм выработки, что это было вполне откровенным «убийством в рассрочку».

На третью неделю, когда часть пленных уже отдала Богу душу, а остальные – куда денешься? – кое-как втянулись в этот убийственный ритм, нагрянули с инспекцией эльфы. Позор и варварство, разорялись они, неужто неясно, что эти люди годны на нечто большее, чем катать тачку? Ведь тут полно специалистов по чему угодно – берите их и используйте по прямому назначению, черт побери! Гондорское начальство смущенно чесало в затылках – «оплошали, ваше степенство!» – и тут же устроило своеобразную «перепись мастеров»: в результате несколько десятков счастливчиков сменили миндоллуинский ад на работу по специальности, навсегда покинув каменоломни.

Ладно, Единый им судья… Кумай, во всяком случае, покупать себе жизнь, создавая для врага летательные аппараты тяжелее воздуха (а именно это и было его ремеслом), почел невозможным: есть вещи, которых делать нельзя потому, что их делать нельзя. И точка. Побег из Миндоллуина был очевидной утопией, а иных возможностей вырваться отсюда он решительно не видел; истощение между тем исправно делало свое дело – все чаще накатывала полнейшая апатия. Трудно сказать, сколько он протянул бы в таком режиме еще – может, неделю, а может, и все полгода (хотя навряд ли год), однако Мбанга – упокой Единый его душу – ухитрился напоследок столь замечательно хлопнуть дверью, что решил заодно и все Кумаевы проблемы – раз и навсегда.