может быть единственным мерилом ценности произведения, что нарушения его случаются и на практике, не только в литературе.

— Ну, зачем ты! — укорял меня позже Диковский. — Они же правы. У меня в повести приведен действительный пример нарушения Устава. Но незачем было мне вспоминать его в повести.

— Героев идеальных, героев без единой ошибки не бывает.

— Гм. Это верно. Да, да. Нужно быть точным в каждой подробности, вырабатывать у себя, я бы сказал, эстетику точности.

Мы работали уже в «Комсомольской правде». Месяцами не виделись, он — у Тихого океана, я — либо на подводной лодке в Черном море, или на рыболовном траулере «РТ-33» «Форель». Встретились в Ленинграде. Ходили на каток. Не помню, чем занимался Сергей, я же собирал материал о работе стивидоров, о такелажниках, крановщиках Ленинградского торгового порта. Помню название очерка — «Диспатч» и «Деморич», премия за досрочную погрузку или штраф за опоздание против условий договора. Сергею отчего-то понравилась эта вещица, и, встречаясь, мы обменивались репликами:

— Диспатч!

— Деморич! Привет стивидорам!

Однажды Сергей вернулся из Норвегии. О своих поездках всерьез рассказывать не любил, оставлял главное для очерков, для серьезной, мучительной и радостной работы за письменным столом. Мне же, усмехаясь, говорил:

— Понимаешь, скучно стало однажды, хоть Осло — Христиания Гамсуна хороша, а с Питером не сравнишь. Случайно повстречал одну девушку, норвежку. Представляешь, красивая чертовски! Сидим рядом на берегу фьорда... Ты знаешь, что такое фьорд?

— Ага. Это такое, нечто вроде самовара.

— Правильно. Сидим, посматриваем друг на друга. Белая ночь, восторг, одним словом, шепот, робкое дыханье, пенье соловья. Н‑да. Девушка интеллигентная, я вроде тоже, а разговаривать не можем. Она ни слова по-русски, я — по-норвежски. Сошлись на английском. Она спрашивает: «How many houses have your father?»

— Сколько домов имеет ваш батюшка?

— Ну, да! А я не знаю, как объяснить буржуазной барышне, что в наше время батюшки в России своих домов в городах не имеют. Так и просидели всю ночь у фьорда. И весь наш разговор — о количестве домов у моего батюшки.

Потом Сережа надолго уехал на Дальний Восток, присылал открытки с нашей почтовой партией в шахматы и фото — он стоит на краю ущелья под ветвями огромного кедра. Наблюдателен он был по-писательски точно и картинно, что ли, рельефно. Однажды на палубе парохода у Владивостока среди пассажиров заметил корейца. Присмотрелся к нему и подошел к капитану: «В порту не дайте ему уйти, распорядитесь, чтобы матросы задержали его». Во Владивостоке кореец передан был в руки чекистов. Оказался он японцем, шпионом. Не бывав в Японии, Сергей хорошо знал их особенности, — есть у него рассказ «Госпожа Слива» о японской девушке, не отличимый от прозы писателей Ямато, — и приметы их одежды, обуви э цетера. И что-то именно в этом, какая-то мелочь наряда, не свойственная корейцам, насторожила Диковского, не контрразведчика — писателя.

С Дальнего Востока привез Сережа русскую молоденькую, до сих пор худенькую Валентину. Поселились они в Замоскворечье, в переулке с курьезным названием — Спасо-Болвановский. Комната крошечная. Книги, книги, книги... Справочники по технике, военному делу, мореходству, даже ботанике, хотя Сергей любил и знал все живое в природе. Любили молодые друг друга самозабвенно. Выпускали домашний юмористический журнал на английском, Валя владела им хорошо. Диковский умел видеть жизнь во всех ее подробностях, но писательский справочный аппарат считал необходимым: любая собственная мелкая неточность заставляла его страдать, если попадала в печать.

Был у него брат — Тарас. Тоже человек пишущий. Сложением он был более плотен, нежели Сережа, а в очерках, напротив, излишне изящен.

— Ты красиво пишешь, Тарас, — корректно упрекал его Сергей. — Умопомрачительно элегантно. Тебя должны обожать сентиментальные машинистки и престарелые генеральши. Грубее пиши, Тарас!

Сергей уже издал превосходные книги, но только начинал по-настоящему чувствовать, что призвание его не журналистика, а литература. Когда пришло время, он оставил работу в «Правде», отвлекавшую его от дела писательского, а на это пошли бы немногие. Входил в жизнь большой, интересный, мужественный, смелый писатель. Нет, он вошел, но талант его обещал еще многое впереди, очень многое.

Обещал... Зимой 1939/40 года я был откомандирован ПУР РККА в газету 9‑й армии «Героический поход» редактора, ныне генерал-майора Давида Осиповича Ортенберга. Было это в пору неприятного, досадного вооруженного конфликта с Финляндией Маннергейма. В пути вспоминал документальный рассказ Сергея о наших морских пограничниках, застигнутых на острове большим отрядом вооруженных японских контрабандистов. Бой неравный, трудный, наши обречены, но яростным сопротивлением не только отбились от захватчиков, незаконно вторгшихся в нашу зону, но захватили их всех, раненных, все же не убитых, живых, и передали в руки судебных органов.

Уверен, Диковский участвовал в этой схватке, с чужих слов так подробно, точно, обстоятельно и заинтересованно не расскажешь о случае необыкновенном.

Да, Сергей — смел, тверд, страха не знает.

Прибыл я в редакцию «Героического похода» и узнал:

— Сергей Владимирович убит!

Я едва устоял на ногах. Как убит?! Я спешил скорее добраться до Ухты, где дислоцировались политотдел и редакция, спешил увидеть Сережу и присоединиться к нему — и вот опоздал. Всего на пять дней!

Погиб Сережа вместе с писателем Борисом Левиным в окруженной противником 44‑й дивизии, прибывшей с территории освобожденных Западной Белоруссии и Западной Украины. На странице книги Сергея «Избранное» жена его Валя написала коротко: «Он любил вас, Женя!» И в словах этих для меня и гордость, и страшная душевная боль. Нет больше полного юмора, сильного, талантливого, молодого человека. Нет!

1968—1976

ИСЧЕЗАЮЩАЯ ГРАНЬ

Впервые мы встретились с Борисом Ивановичем Сатовским в 1949 году. Из ворот сборочного цеха медленно своим ходом выдвигалась на гусеницах исполинская по тем временам машина — скальный электрический экскаватор «СЭ‑3». Первую букву можно истолковать двояко — скальный или Сатовского, или же совместить оба понятия. То было на знаменитом уральском машиностроительном комбинате Уралмаш. Емкость ковша — три кубометра. Мне разрешили подняться в кабину машиниста. Я забрался туда по трапу и, взглянув вниз, через окошко увидел: по высоте над землей это напоминает вид из рубки эсминца.

— А где конструктор?

В группе взволнованных инженеров стоял высокий, худощавый, темноволосый, на редкость немногословный человек, совсем молодой, бывший машинист экскаваторов, только не