Остановившись перед запёртой дверью, он прислушался. Тишина. Из-за двери не доносилось ни звука, но уверенность, что там кто-то есть, крепла в нём с каждой секундой. Напряжение постепенно стало превращаться в хорошо знакомое ощущение какого-то особого внутреннего окаменения. Слух обострился, глаза стали лучше видеть в темноте, нос уловил неприятный запах, прямо-таки сочащийся из-за двери. Теперь он хорошо видел замок и ручку, которые Словно бы даже тускло блестели в кромешной тьме.

За дверью кто-то стоял и тоже вслушивался: теперь Штык был в этом убеждён. Руки с такой силой сдавили цевьё и пистолетную рукоять, что казалось: ещё немного — и твёрдый пластик начнет крошиться под пальцами.

Очень медленно, в несколько приёмов, дверная ручка повернулась вниз. Штык поднял автомат на уровень глаз, а его указательный палец напрягся на спусковом крючке.

С той стороны на дверь аккуратно надавили. Отчетливо скрипнули, выдерживая давление, дверные петли и язычок замка. Перед мысленным взором Штыка вдруг расплылась чёрная клякса. Сердце билось медленно, с трудом проталкивая густую кровь по венам.

Совершенно не к месту вдруг вспомнилось, как он вел свою роту в баню, а рядовой Опанасенко заводил строевую песню. Штык даже словно бы услышал, как рота откликается на команду сержанта, как низкие прокуренные голоса вчерашних пацанов повторяют рубленный на короткие фразы припев, как всё громче и мощнее ударяет разом в асфальт почти сотня подкованных «кирзачей».

Дверь снова едва слышно заскрипела, с дверных косяков посыпался мелкий мусор. Откуда-то сзади, со стороны забаррикадированного выхода на лестницу, послышался лёгкий шум: судя по звуку, кто-то потащил из баррикады длинную доску.

В голове же словно чёрти поселились. Грохот сапог марширующей роты, хотя по звуку это уже скорее напоминало целый батальон, отдавался в ушах тяжёлыми ударами сердца. На дверь снова аккуратно надавили, теперь уже гораздо сильнее. Начало потрескивать дверное полотно, заскрипели, медленно выползая из косяка, гвозди, удерживающие дверные петли.

Штык словно во сне осторожно отступил на пару шагов назад. Это была почти инстинктивная реакция, поскольку адекватно соображать он уже не мог: в ушах грохотало так, словно по металлической крыше в ногу маршировал целый пехотный полк. Стараясь побороть наваждение, Штык крепко прижался щекой к теплому прикладу, вдохнул запах оружейного масла и металла.

Саму дверь он практически не видел, но буквально ощущал, как начинает поддаваться весь дверной проём вместе с косяками. Сзади, возле баррикады, кто-то возился, уже почти не скрываясь. Понимая, что всё решится в ближайшие секунды, Штык сделал несколько глубоких вдохов, стараясь отвлечься от навязчивого ритма грохочущих сапог.

Напряжение внутри достигло высшей точки. С резким звуком, похожим на пистолетный выстрел, треснул дверной косяк. Чёрная клякса от удара тысяч ног вдруг лопнула и полетела в разные стороны мельчайшими брызгами. И время словно остановилось. Нет, оно текло где-то там, снаружи, за пределами сознания, где…

Где длинная автоматная очередь, больше похожая на частые хлопки по ковру, вспорола дверную панель, в течении полутора секунд превращая кого-то за дверью в кусок бьющегося в конвульсиях мяса.

Где Хомяк завизжал вдруг на длинной пронзительной ноте, а следом взревел Буль, коридор озарили короткие вспышки оглушительных автоматных очередей, после которых на лестнице за баррикадой раздались отчаянный визг и рычание.

Где кто-то орал «генерал, где вы, генерал?!», а следом раздался тяжёлый удар в баррикаду со стороны лестницы.

Где с ожесточением завопили «получи, козье вымя!», а затем рвануло так, что с потолка посыпалась бетонная крошка.

Всё это было где-то там. А внутри царило абсолютное безмолвие и бесконечный покой. Не было больше напряжения, не было страха, не было забот. Не было ничего такого, что заставило бы Штыка сделать хотя бы ещё одно движение. Время не просто остановилось — в нём пропала необходимость.

Химера была голодна. Почти незаметная в ночной тьме, она неслышно перепрыгнула с ветки на ветку и направилась в сторону светящегося пятна. Запах добычи дразнил рецепторы. Ноздри зверя раздувались, одна голова целеустремленно вытянулась вперёд, вторая — осматривала местность на предмет опасности. Химера хотя и хищник, но вела себя весьма осторожно.

Добравшись до границы освещённой зоны, она остановилась. Добычи было много. Слишком много, чтобы наброситься сразу. Голод заставлял химеру беззвучно скалить клыки, исходить слюной, но инстинкт самосохранения взял верх. Придётся ждать благоприятного момента, когда хотя бы одна из двуногих особей отделится от других. Возможно, не долго. Двуногие вели себя беспечно: расположились на открытой поляне и производили очень много шума, а от огня распространялся сильный запах обожжённого мяса, заставляющий химеру негромко фыркать и дёргать мышцами спины. Хищник устроился в развилке двух толстых сучков и внимательно наблюдал за поляной.

Между тем люди считали, что ведут себя очень осторожно. Костёр горел почти бездымно, языки пламени поднимались невысоко и освещали поляну лишь настолько, чтобы все семь человек, расположившиеся вокруг огня, не попадали в темноту.

Над огнём на самодельных шампурах жарились куски кабанины.

— Тощий, ты точно проверил мясо? — хмуро спросил крупный парень с широким скуластым лицом и восточным разрезом глаз у человека, размеренно крутившего шампуры. — Я не хочу лишнюю дозу радиации глотать. Кто её знает, где эта тварь носилась.

— Халиф, ты-то чего переживаешь? — с едва заметной улыбкой проговорил развалившийся рядом светловолосый здоровяк. Он сидел, подложив под спину вещмешок, с «Калашниковым» на коленях. — Ты же свинину не ешь.

Халиф бросил на него злобный взгляд, в ответ на который здоровяк широко улыбнулся, с вызовом глядя на оппонента, и поиграл мощными грудными мышцами.

— Да какая это свинина, — подключился к разговору сухощавый мужчина с седой щетиной на щеках и подбородке. — Одно название — «кабан», да ещё клыки. Больше ничего общего.

— Во! Слышал, что Чуб говорит? Понял?! Так что не умничай! — мотнул головой Халиф, поднял с земли сухую веточку, бросил в светловолосого и оскалился: — К тому же ночью можно… Эй, Тощий, так что, хорошо проверил мясо? Тощий!… Эй!…

— Не разоряйся, он не слышит, — осклабился в ответ здоровяк.

— Снова своего Моцарта слушает, — недовольно фыркнул Халиф.

— Не Моцарта, а Вивальди! Тундра ты! — со смешком поправил светловолосый.

В этот момент поднялся невысокий плотный мужчина с короткой шеей и густыми, аккуратно стриженными усами, молча подошёл сзади к парню, жарившему мясо. Над поляной неожиданно воцарилась тишина. Усатый негромко позвал: «Тощий». Когда тот не отозвался, мужчина со злобным выражением на лице размахнулся и влепил Тощему затрещину. Парень полетел на землю, а мясо в огонь. Над костром поднялся ворох искр.