Подобно центрам городов, построенных на вершине горы, сиенский углубляется внутрь земных слоев, позволяя пережить почти буквальное погружение в остановленное время, нагромождавшее эффектные и разветвленные декорации: чем ниже внедряешься в коридоры средневековых построек, тем меньше они обработаны и обжиты, освещены и оштукатурены, тем примитивнее фрески и темнее углы.

Редко где метафоры машины времени, разветвленной грибницы и среза культурных слоев оказываются столь буквально поданными, такими зримыми и осязаемыми.

Лабиринт Санта-Мария-делла-Скала и в синхронии, и в диахронии связан с Дуомо (видимо, третий этаж нынешнего музейного комплекса – часть подземных помещений собора Вознесения Девы Марии, так как они отделаны тем же самым полосатым узором с чередованием черного и белого мрамора) – постоянными ответвлениями, тупиками и лазами, поверх которых наброшены деревянные мостки.

Сиенский холм нашпигован ходами, образующими нечто вроде недостроенного и заброшенного метро, на каждом из уровней упирающегося в границу склона. И тогда, в конце очередного тоннеля, возникают огромные ворота, забитые досками, из-за которых сочится голодный солнечный свет…

Помещений в Санта-Мария-делла-Скала – море, большая часть их не используется, удваивая сквозняки.

В каких-то пространствах идут фотографические, реставрационные или мемориальные выставки, или экспозиции Детского музея, тут же, в соседнем закутке, встречаются часовни с черепами и мощами, кое-где мелькают обрывочные росписи, скважины и колодцы, промельк набора классицистической скульптуры (в основном ангелы с крыльями, надгробья и поясные портреты), а в самом низу (значит, уже на минус-четвертом этаже, который здесь обозначен как первый) внезапно начинается Сиенский археологический музей.

Рядом с входом в очередные пещеры с расставленными по залам застекленными витринами стоит огромная барочная повозка с не менее барочным прицепом. Недалеко от него я видел стайку японских девушек, углублявшихся в очередное ответвление с тревожными фонариками. Особо усердные, они, вероятно, хотели дойти до самого центра земли, ну или обойти все возможные экспозиции, из-за чего сгинули за каким-то очередным поворотом, дышащим особенно терпкой и сырой прохладой. Сырой землей. Более их в Сиене не видели.

Самое интересное в Санта-Мария-делла-Скала, впрочем, находится на уровне площади, то есть на четвертом этаже, если по-сиенски, и на первом, если по-нормальному. То, что выше плинтуса и брусчатки и подсвечено естественным освещением…

Этот этаж самый разнообразный, в каждом его отсеке – собственный маленький, но самодостаточный арт-микроклимат. Где-то мелькают остатки романских фресок, где-то ренессансных, но особенно приятен огромный (приемный) зал паломников и пилигримов, расписанный большими, многофигурными картинами (каждую, как у Карпаччо, можно рассматривать часами) Доменико ди Бартоло из жизни больничного приюта.

Еще раз: это не религиозные чудеса, это даже не исторические события, но бытовые, почти жанровые сцены «глаза в глаза». По-флорентийски яркие и разноцветные, как витраж или калейдоскоп, щедро раскидывающие детали по сторонам (отклонение от канона как раз и начинается с параллельных историй и многочисленных статистов, образующих дополнительные сюжеты).

Стиль Доменико ди Бартоло, на работы которого можно наткнуться и в городской пинакотеке, говорит не столько о накате флорентийского влияния, сколько об ослаблении и даже медленном угасании местной силы.

Доменико ди Бартоло – из тех «художников-рассказчиков», к которым Борис Виппер причисляет сына и отца Липпи, Беноццо Гоццоли, Гирландайо. Все они сочно, ярко и многоцветно (вообще-то Виппер поругивает их за избыточную декоративность и отсутствующую глубину) внутри одной фрески набрасывают множество параллельных историй. Не столько сукцессивных, как это было в Средневековье, где на одной доске могут быть показаны сразу несколько последовательных эпизодов, сколько суггестивных – будто бы независимых друг от друга. Такое есть у позднего Боттичелли; именно у него особенно заметны центростремительные силы композиции. Фигуры подчас напоминают паруса, надутые ветром, или пузыри земли, налитые тугой витальностью.

Для меня главное удовольствие от живописи Ренессанса проявляется не в хрестоматийных трендах (двусмысленные улыбки Леонардо, безмятежная гармония Рафаэля, титаническая монументальность Микеланджело), стремящихся в центр картин или фресок, но в медленных и ползучих изменениях по краям.

Искусство опережает реальность, чтобы задавать ему программу преобразований, подтягивать повседневность за собой. Значит, искусство средство, а не цель.

Мне интереснее, конечно же, жизнь и постоянное повышение ее «уровня моря» – неуклонный рост культурного слоя, пробирающегося в подсознание и в конце концов меняющего зрение. А для жизни всегда интереснее все неглавное, не слишком заметное – проходные, вспомогательные да запасные варианты, однажды ставшие нормой, очевидным отныне способом восприятия.

В сводчатом зале Пилигримов вытянутой формы, между росписями сводов и гостевыми фресками младшего Лоренцетти, которые волей случая сошлись с росписями Доменико ди Бартоло (как же они взаимно дополняют друг друга), и дышится иначе. Парочки, по всей видимости из ценителей «внутреннего туризма» (они же всегда ведут себя особенно полухозяйски), под воздействием нахлынувших чувств берутся за руки. Некоторые (сам видел) целуются. Уходить не хочется, тем более что пока еще не знаешь, что далее тебя ждут Старая ризница, расписанная Веккьеттой, Капелла делла Реликвие, оформленная люнетами Доменико Беккафуми, которого я особенно полюбил после сиенской пинакотеки, где выставлены его синопии и подготовительные эскизы к мозаикам полов Дуомо, Капелла делла Мадонна, ну, сама госпитальная церковь Сантиссима Аннунциата (в нее, с роскошно расписанным и богато оформленным алтарем, бесплатно можно зайти с улицы, но дальше, внутрь лабиринта, без билета не пустят), перестроенная в единую барочную судорогу.

Больничный храм оказывается самым выхолощенным и пустым местом комплекса, шишкой на лбу – люди заходят сюда с внутренней неохотой, в основном заглядывая, чтобы идти в глубь госпиталя. И поначалу не представляя, какие экскурсионные объемы ждут дальше и что земля почти буквально будет раздвигаться перед ними, помогая спуститься на этаж ниже, из-за чего в какой-то момент начинает казаться, будто Санта-Мария-делла-Скала бесконечна, как кротовья нора, в которую провалилась Алиса.

В том же зале Пилигримов с чудесно подробными фресками на монументальных фальшстендах выставили на пару месяцев отреставрированные росписи Амброджо Лоренцетти, извлеченные из разрушенной землетрясением церкви в аббатстве Сан-Гальгано (которое Андрей Тарковский снял в «Ностальгии», и я бы туда съездил, если честно).

Эта временная выставка (до 21 января 2018 года) – часть большого проекта, рассказывающего о гибели церквей и произведений религиозного искусства в землетрясениях и иных природных катаклизмах. Этому посвящены также периферийные залы Санта-Мария-делла-Скала на нижних этажах – с артефактами, извлеченными из-под обломков разбитых храмов.