из самых процветающих. Местные жители называли меня не иначе, как «нашей любимой госпожой»: привыкли, что могут прийти ко мне с любой проблемой и я почти всегда найду ее решение.

Что касается Роберта… Чем больше я узнавала своего мужа, тем сильнее в него влюблялась. Он оказался на редкость благородным человеком — ни разу не попросил у меня зелья, которое помогло бы ему еще больше возвыситься и приумножить свое богатство. Он просто жил, счастливый тем, что имел, и всего добивался своими силами.

Годы текли — размеренно, спокойно, неторопливо, хотя нашлось в нашей жизни место и бразильским страстям, ведь мы с Робертом были молоды и влюблены друг в друга. Одна из наших ночей дала всход: задержка и долгожданная беременность.

Помню, как Роберт с сияющими глазами кружил меня по гостиной и целовал так, что захватывало дух. Помню, как Лиззи, слушая эту новость, робко улыбалась, а на ее напряженном личике читалась тревога.

Когда малыш родился — крепкий, крикливый, настоящий богатырь, моя веселая бойкая девочка превратилась в тень. Бродила из угла в угол сама не своя и все время о чем-то сосредоточенно думала.

Она помогала мне, была ласкова, послушна, мила, не доставляла хлопот, но я чувствовала: что-то не так. Разобраться во всем не давала чудовищная усталость. Первое время младенец почти не спал и не отлипал от материнской груди. Муж нашел в деревне нянек, чтобы я могла отдохнуть, но легче не стало: наш упрямый сыночек не желал идти на руки к чужим теткам и даже к родному папе. Ему нужна была только я и никто другой. И спать он желал только в привычных объятиях и с титькой во рту. Не знаю, как справилась, благо мокрые пеленки были не моей заботой. Я занималась исключительно малышом.

Когда крошке Эдвину исполнилось три месяца, он из плаксивого крикуна чудесным образом превратился в идеального, подарочного ребенка. На ночь перебрался в люльку, почти не капризничал, очаровательно агукал и улыбался беззубым ротиком. Наконец-то я смогла выдохнуть и в полной мере насладиться своим материнством.

Тогда-то и состоялся наш с Лиззи разговор.

Я сидела на кровати, развлекая сына яркой погремушкой в виде шарика на ножке, и Эдвин со смехом тянулся к ней крохотными пальчиками.

Лиззи устроилась рядом и вдруг сказала:

— Мама, ты меня все еще любишь?

Ее голубые глаза внезапно наполнились слезами.

Я тут же кинулась обнимать и целовать свою девочку, а та, шмыгнув носом, прижалась к моей груди, словно ласковый котенок.

— Конечно, люблю. Очень люблю. Что ты такое говоришь? Как могла подумать, что…

— Но теперь у тебя есть Эдвин.

— Это ничего не меняет. Ты моя маленькая любимая принцесса.

Лиззи вцепилась в меня обеими руками и прильнула еще плотнее:

— Правда? Я все еще нужна тебе?

— Вы трое — ты, Эдвин и Роберт — самое дорогое, что у меня есть. Я за вас жизнь отдам.

— Не надо. Жизнь, — всхлипнула дочка. — Просто… я подумала…

— Неправильно подумала, — я гладила ее по голове и целовала в макушку. — Ты удивительная, и в моем сердце для тебя особое место. Просто я очень уставала в последнее время и поэтому уделяла тебе мало внимания, но я обязательно исправлюсь.

На несколько минут воцарилась уютная тишина. Мы с Лиззи сидели, обнявшись, а Дарес младший наблюдал за нами и дрыгал ножками.

Из окна на кровать падал косой солнечный луч. В золотистом свете танцевали пылинки. Снаружи, в саду, щебетали птицы, и от их сладкого пения в душе разливались гармония и тепло.

Я решила, что смогла развеять опасения дочери, но тут Лиззи отстранилась и посмотрела на меня с надеждой:

— А кого из нас двоих ты любишь больше? Меня или Эдвина?

Я вспомнила притчу из своего мира и сказала:

— Смотри, у тебя на руке пять пальчиков. Какой из них ты любишь больше?

Лиззи моргнула. Смысл моих слов дошел до нее не сразу, но когда она поняла, что я имею в виду, то улыбнулась сквозь слезы и, взяв погремушку, принялась играть с братиком.

Дверь за моей спиной тихонького отворилась. В спальню вошел Роберт, сел рядом и обнял нас обеих.

Конец.