На некоторое время старые друзья погрузились в молчание. Десять на пятьдесят будет пятьсот. Разделить на два — двести пятьдесят.

— Слушай, Герман, знаешь, сколько раз ты меня стриг?

— А? Ума не приложу.

— Около двухсот пятидесяти.

— Прафда? Двести пятьдесят? Ой-ой-ой.

— Я хожу сюда почти десять лет, примерно раз в две недели, и за все это время никто, кроме тебя, меня не стриг.

— А почему вы вдруг подумали об этом?

— Сегодня десять лет, как я женился.

— Прафда? Поздрафляю, и миссис Тейт тоже мои поздрафления передайте. Десять лет, здорофо. Фернусь домой, скажу жене, и она испечет фам торт. Остафлю зафтра ф клубе, пусть ваш шофер заберет.

— О, спасибо, Герман, большое спасибо. Я ничего такого не имел в виду, но, ты же знаешь, торт миссис Миллер я могу в одиночку съесть.

— Да. И мальчики тоже пусть полакомятся. Зачем обижать их, если я обещал по пирожному.

— Ну а они каждую неделю будут приходить подстричься, лишь бы отведать вашу выпечку.

Снова наступило молчание. Картер тем временем почистил ботинки Сидни. Обычные пятнадцать центов чаевых Миллеру, никель Картеру, и Сидни вышел из парикмахерской.

Следующая остановка — ювелирный магазин „Кемп и Боннивел“. Николас Боннивел, не убирая рук с прилавка, с улыбкой поклонился.

— Добрый день, мистер Тейт. Все готово, — пропел он и, отойдя к сейфу, вернулся с подарком, который Сидни приготовил для Грейс, — расшитую золотом театральную сумочку с золотой десятидолларовой монетой внутри. Николас положил ее на голубую бархатную подушечку.

— Замечательный подарок, просто чудесный. И ничего похожего в Форт-Пенне нет, это я вам гарантирую, мистер Тейт.

— Точно, мистер Боннивел? А то вы ведь знаете, дамы к таким вещам чувствительны…

— Сто процентов, мистер Тейт. Такую вещь вы не увидите даже в больших городах — в Нью-Йорке или Филадельфии. Это сделано на заказ, для вас лично, и оптовику, с которым мы ведем дела, доверять можно, он всегда держит слово. — Ювелир подпер подбородок большим пальцем и изучающе посмотрел на мешочек, словно ожидая от того чего-то. Затем он поднял голову, чтобы убедиться, что и Сидни ожидает того же, но тот только одобрительно кивнул.

— Если миссис Тейт что-то не понравится, самая мелочь, мы будет только рады… но нет, мистер Тейт. Я слишком долго занимаюсь своим делом. Это будет настоящая сенсация. — Боннивел стал заворачивать подарок. — Десять лет, — покачал он головой. — Просто не верится. Я прекрасно помню вашу свадьбу. Столько заказов мы не получали за все годы работы, исключая Рождество. Просто обвал какой-то. Нам даже приходилось кого-то отправлять к конкурентам. С постоянной клиентурой мы еще кое-как справлялись, но что касается тех, кто пришел в последний момент… Если, на наш взгляд, не находилось ничего достойного мисс Грейс Колдуэлл, мы говорили: попробуйте зайти к Шмидту и Берку, может, у них что-нибудь найдется. Смотрите, эта маленькая застежка тоже из золота; золото мягкое, носить удобно, но если что не так, миссис Тейт может прийти в любую минуту, мы за ночь все исправим, здесь же, в магазине. — Боннивелу пришлось развернуть подарок, чтобы показать, как действует застежка. — Взгляните еще раз. Да, золотая монета. Создает необычное настроение. Десять долларов — по доллару на каждый год. Оберточная бумага. Бархатный мешочек. Снова оберточная бумага. Воск. Фирменная печатка с инициалами „К и Б.“ Ну вот, кажется, и все. Примите наши самые теплые поздравления, мистер Тейт.

— Большое спасибо. Всего хорошего, мистер Боннивел, — раскланялся Сидни.

— Нет, нет, позвольте проводить вас до дверей. Заходите когда угодно. Всего наилучшего, сэр.

Далее путь Сидни лежал в сторону от центра, по некоему адресу, расположенному на Четвертой Южной улице, невдалеке от скотопригонных дворов, в десяти кварталах от ювелирного магазина „Кемп и Боннивел“. Пока Сидни не достиг границы торгового района, ему пришлось восемь раз приподнять шляпу, раскланиваясь с дамами, и поприветствовать двенадцать знакомых мужчин. „Привет“. „Здорово“. „Как поживаете?“ „Привет“ и „здорово“ — тем, кого называешь по имени, „как поживаете?“ требует „мистера“ и фамилии или вообще ничего не требует. К югу от торгового района, в ответ на обращение рабочих, которых он не знал по имени, Сидни бросал: „привет“. Среди них были двое, выполнявшие плотничьи работы у него на ферме, два сантехника, два маляра, один сельскохозяйственный рабочий, один электрик и, наконец, парень по имени Морер, сын Джейка Морера из Службы бесплатной доставки почты (СБД) в Бексвилле. Всякий, кто хоть когда-нибудь работал у Сидни по найму, заговаривал с ним, но в деловом квартале обращались не все, кто был ему ранее представлен. Разница заключалась в том, что работники не сомневались, что на их приветствие ответят, что же касается людей из делового квартала, то и с ними бы скорее всего раскланялись, но полной уверенности не было, и потому они предпочитали смотреть вниз, на булыжники тротуара, или в сторону, на витрины магазинов, лишь бы не быть незамеченными.

Перед домом на Четвертой Южной, куда направлялся Сидни, на тротуаре под навесом стояла неуклюжая деревянная лошадь, впряденная в экипаж на колесах и с натуральной гривой и хвостом. Это была лавка Виктора Смита. На выцветшей вывеске можно было прочитать: „Виктор Смит — седла — уздечки — кожаные изделия — фурнитура. Осн. в 1866 г.“. На крыльце из четырех ступенек стояла деревянная скамья и лежала плетеная циновка, чтобы не тащить грязь в дом. Дверь была открыта.

— Есть кто? — окликнул Сидни.

Ответа не последовало, и он сел на скамейку и закурил трубку. Через пять минут появился мистер Смит. Это был невысокий мужчина с растрепанной козлиной бородкой, в рубашке без воротничка, но с золотой пуговицей от него, в комбинезоне и грубых черных башмаках.

— Привет, мистер Смит. Как поживаете?

— Да ничего как будто.

— Смотрю, вы лошадь сеткой от мух покрыли. Тогда уж и соломенную шляпу тоже купили бы, что ли.

— A-а, все ваши штучки. — Смит презрительно сплюнул табачную жвачку. Как убежденный поклонник „Индейца“, он никогда ни выплевывал, ни проглатывал слишком больших порций табака. — Из-за них животное выглядит по-дурацки, да и пользы никакой, один вред. Эти грязные гадины, кровососы-слепни, забираются под эти чертовы соломенные шляпы и сидят там, пока не насосутся кровью вдоволь. Вот вам и соломенные шляпы. Я не ношу их. Я не ношу ничего, во что бы не одел свою лошадь. — Он прицелился в Сидни указательным пальцем: — Я бы вам последнюю уздечку не продал, если б думал, что вы не знаете, что с ней делать. Заходите, осмотритесь, найдете ли хоть одну пару шпор с двухдюймовыми колесиками. Ну, ясно, ясно. Ко мне то и дело всякие олухи с ферм заходят, нужны, мол, шпоры, пара ковбойских шпор. „Ладно, — говорю, — топайте домой, вырвите картинку из каталога и заказывайте ваши чертовы ковбойские шпоры“. Вот что я им говорю. Я здесь уже пятьдесят лет вкалываю, молодой человек, и мне лапшу на уши не повесишь. Нужны ковбойские шпоры — обращайтесь в „Сиэрз и Робук“. Ну, так зачем пожаловали на этот раз?