На тот момент Карузо уже мог позволить себе диктовать определенные условия. После лондонских гастролей 1902 года и невероятного успеха пластинок он стал европейской знаменитостью. Контракты предлагались один выгоднее другого. Теперь, где бы он ни жил, он не сомневался, что импресарио найдут его. Больше никакой необходимости находиться в Милане не было, и Энрико захотел переселиться в спокойное место, где он мог бы в полной мере наслаждаться семейным уютом.

В соответствии с условиями контракта 5 апреля 1903 года «Метрополитен-опера» перевела на счет Карузо 25 тысяч лир. На эти деньги Энрико купил величественную старинную виллу «Ле Панке», расположенную в одиннадцати милях от Флоренции и принадлежавшую до этого семье Джакетти. На тот момент вилла стала своеобразным символом пути Карузо — от неаполитанских трущоб до фешенебельной жизни (позднее подобным символом для него станет куда более роскошная вилла «Беллосгуардо»), Однако она нуждалась в серьезном ремонте, и семья Карузо пока не могла туда переехать. Тем не менее Энрико с Адой и Фофо покинули миланскую квартиру и жили на улице Делла Скала во Флоренции до тех пор, пока виллу полностью не отремонтировали. За время первых американских гастролей Карузо вилла была приведена в порядок.

После римских выступлений два следующих месяца, февраль и март, Карузо провел в Португалии, выступая на сцене театра «Сан-Карлуш», где вновь была показана «Адриенна Лекуврер» и где состоялся дебют тенора в новом для него произведении — «Лукреции Борджа» Г. Доницетти (опера была поставлена специально для Хариклеи Даркле). В «Тоске» Карузо с огромным успехом выступил с Даркле и баритоном Риккардо Страччари. В «Риголетто» главные лавры достались баритону. Это был не только выдающийся певец, но и блестящий актер, создавший необычный для того времени образ шута. С. Ю. Левик вспоминал такой эпизод: «В третьем акте „Риголетто“ Страччари с необыкновенным мастерством проводил большую сцену с придворными. „Ну, что нового, шут?“ — повторял он за Марулло. Подтекстом этой фразы было удивление: откуда у этих людей столько жестокости — взяв его сокровище, они еще издеваются над ним. Схватив платок, он облокачивался о кресло и слова: „Нет, не Джильды!“ — произносил с блеснувшей в душе надеждой. Со вздохом облегчения, уронив платок на пол, — именно уронив, а не бросив, — он все же был преисполнен неутешной скорби. В арии „Куртизаны“, начиная со слов „Дочь мне отдайте!“, звучали безмерное страдание, мольба. Начиная арию, он обращался как бы сам к себе, словно давая характеристику придворным, а не гневно браня их. Затем как результат созревшего убеждения следовал взрыв ярости, который будто непроизвольно кидал его на врагов: он бросался на них словно подброшенный трамплином. Но, начиная со слов: „Господа, сжальтесь надо мною!“ — перед зрителем стоял совершенно измученный страдалец. Иногда он как будто подбирал слова, терялся, а к концу переходил к откровенной мольбе.

Я не понял до конца его трактовки, но тем не менее был глубоко взволнован. Мне захотелось проверить, что здесь артистом продумано, а что сделано случайно, и я попросил у Страччари объяснений. Он рассмеялся и сказал только:

— Но Риголетто перед ними тоже не безгрешен, он же сам служит герцогу! И он предчувствует возмездие!»[177]

Не удивительно, что столь глубокий артист впоследствии воспитал целую плеяду блестящих учеников, среди которых были Шандор Швед, Паоло Сильвери, Борис Христов, Рафаэле Арье.

Но, конечно, нельзя сказать, что на фоне Страччари Карузо хоть как-то затерялся. Тенора вызывали восемь раз, а присутствовавший на спектакле король Португалии Карлуш I наградил его золотой медалью.

В Лиссабоне Карузо получил встревожившую его новость. Работая в Торре-дель-Лаго над оперой «Мадам Баттерфляй», Джакомо Пуччини решил съездить проконсультироваться по поводу болей в горле. По дороге его машина опрокинулась. Композитор сломал бедро, его придавило корпусом автомобиля, и он едва не задохнулся от выхлопных газов продолжавшего работать двигателя. Ко всему прочему, уже в госпитале выяснилось, что он болен сахарным диабетом, о чем ранее не подозревал. Приехав в Италию, Карузо сразу же отправился поддержать старого друга, который в то время был прикован к инвалидному креслу (надо сказать, несчастный случай не повлиял на страсть Пуччини к автомобилям и катерам). Он пытался развеселить композитора, рассказывал об успехах его произведений в Португалии, о том, кто как играл и пел, как с ролью Скарпиа справился Риккардо Страччари… В свою очередь, композитор делился мыслями о своей новой опере. Разумеется, друзья обсуждали и личные проблемы — благо и у того и у другого их было достаточно.

Прощание с Европой перед поездкой в Америку для Карузо было невероятно насыщенным выступлениями. В марте — апреле 1903 года он появился с Даркле (в роли Тоски), Морисом Рено (в роли Скарпиа) и Антонио Пини-Корси (в роли Ризничего) в премьере оперы в Монте-Карло. Это был один из самых удачных выходов Карузо в партии Каварадосси. В «Журнале Монако» было написано, что «это выступление имеет значение не для Монте-Карло, а для всего мира»[178].

Однако силы Карузо были не бесконечны. После Монте-Карло тенор должен был отправиться в Париж для участия в грандиозных торжествах, посвященных памяти Джузеппе Верди, а затем в Южную Америку. Гала-концерты в честь Верди должны были собрать деньги для открытия памятника великому старцу. Однако они были внезапно отменены. Газета «Фигаро» 5 апреля 1903 года объявила, что гала-концерт не состоится, так как «господа Таманьо и Карузо, главные участники, не смогут в это время быть в Париже». Больше ничего не объяснялось, и можно лишь сожалеть, что Франческо Таманьо накануне своего ухода со сцены не смог символически передать жезл первого тенора мира следующему за ним крупнейшему на тот момент тенору Италии. Из-за отмены концерта парижане смогли услышать Карузо лишь год спустя.

На гастроли в Латинскую Америку отправилась блестящая труппа во главе с Артуро Тосканини. В состав ее, помимо Карузо, входили Медея Мей-Фигнер (жена русского тенора Николая Фигнера), Эудженио Джиральдони, Мария Фарнети, Джузеппе де Лука, Ренато Эрколани, Витторио Аримонди, Хариклея Даркле, Эмма Карелли и др. Выступления должны были проходить с 19 мая по 26 сентября в Буэнос-Айресе, Монтевидео и Рио-де-Жанейро. Долгое плавание прошло без происшествий. Единственное, Тосканини крайне неодобрительно относился к тому, что певцы ночи напролет играли в покер, и раздраженно напоминал им, что бессонные ночи вредны для голоса. Энрико он ругал еще и за то, что тот непрестанно курил.

Почти во всех спектаклях Карузо, вдохновленный перспективой дебютировать в «Метрополитен-опере», пел с необычайным подъемом и даже заслужил похвалу Артуро Тосканини, скупого на добрые слова в адрес певцов. Не обошлось, правда, и без неприятностей. Во время выступления в «Любовном напитке» в Монтевидео Карузо сорвал верхнюю ноту. Не растерявшийся Джузеппе де Лука вступил раньше времени, чтобы скрыть неудачу товарища, и Тосканини пришлось быстро подхватывать оркестр, чтобы музыканты не разошлись. После этого дирижер прочитал в гримуборной долгую унылую лекцию на любимую тему — что певцы всегда должны следовать тому, что написано в нотах. Карузо не стал спорить, так как, разумеется, ему выгоднее было представить случившееся ошибкой творческого характера, нежели вокального — в противном случае Тосканини позлорадствовал бы, что его предупреждения о вреде ночных игр и табака не были пустыми словами.