Успешные гастроли были нарушены печальным известием. Перед тем как труппа должна была отправиться в Рио-де-Жанейро, Тосканини получил телеграмму, в которой сообща-лось о смерти от дифтерита его четырехлетнего сына. Тосканини и его жена были буквально сражены горем. Синьора Клара решила немедленно ехать в Италию. Карузо, уже переживший смерть двоих детей, часами сидел с несчастной женщиной, держа ее за руки, и утешал ее до тех пор, пока она немного не успокоилась. Тосканини не мог оставить жену в таком состоянии и отправился в Италию вместе с нею. Поэтому с этого момента выступления в столице Бразилии проходили под руководством А. Бови.

Пока Карузо гастролировал в Южной Америке, Симонелли с нетерпением ждал его появления в Северной. Он регулярно писал ему письма ми знакомил Энрико с новостями музыкальной жизни Нью-Йорка. Энрико встревожило, что дирекция «Метрополитен-оперы» собралась ангажировать и другого тенора — Алессандро Бончи, которого многие считали главным соперником Карузо. Отвечая Симонелли на известие о приглашении Бончи, Карузо 15 июня писал: «Не скрою, мне не слишком нравится идея задействовать Бончи. И не потому, что я боюсь его как артиста. Я — Карузо, он — Бончи, и между нами — пропасть. Просто он слишком неприятный человек. Надеюсь, его контракт будет заключен уже после моего. Я попросил бы Вас и дальше держать меня в курсе всех подобных новостей»[179].

Еще в начале апреля Карузо писал Симонелли из Монте-Карло: «Между прочим, хочу сообщить Вам, что моя жена является выдающейся оперной певицей, выступавшей на сценах лучших театров мира — таких как „Ла Скала“ и „Даль Верме“ в Милане, „Сан-Карло“ в Неаполе, „Массимо“ в Палермо, Императорского оперного театра в Петербурге и других, итальянских и южноамериканских. В настоящее время, как Вы прекрасно понимаете, я могу прекрасно петь сам по себе, однако для выступлений в Северной Америке я сделал бы исключение. Ее имя, если хотите знать, Ада Джакетти…»[180]

Были ли эти слова написаны под влиянием Ады? Или, может, Карузо в какой-то момент смягчался в нежелании отпускать свою подругу на сцену? Это осталось неизвестным. Однако можно сказать наверняка, что Карузо долго размышлял на сей счет. В итоге 9 сентября в письме к Симонелли он вернулся к этому вопросу: «Как-то я написал Вам о моей жене, но потом пожалел об этом…»[181]

К своему соотечественнику Карузо обращался за советом и в бытовых вопросах. В том же письме тенор просил Симонелли найти жилье для него, Ады, служанки и камердинера. В следующем, написанном из Рио-де-Жанейро 19 сентября, Энрико вновь обсуждает вопросы размещения в Нью-Йорке: «Дело в том, что я не знаю ни обычаев, ни традиций этой страны, поэтому я полностью полагаюсь на Вас. Должен ли я жить в гостинице? Хорошо, тогда найдите мне гостиницу. Или, может быть, в доме? Что ж, буду жить в доме. Кто еще может помочь в этом вопросе, кроме Вас?»[182]

После выступлений в Южной Америке, где он имел обычный уже для него успех (после знаменитых слов Каварадосси «Vittoria! Vittoria!» критики написали, что сейчас Карузо по мощи голоса не уступает Франческо Таманьо), Энрико решил недолго отдохнуть во Флоренции. Затем он вместе с Адой на теплоходе «Сарденья» отправился в Соединенные Штаты Америки и 11 ноября 1903 года прибыл в Нью-Йорк. Сына Фофо родители оставили дома с Риной Джакетти. Позднее Родольфо Карузо вспоминал: «Когда в 1903 году папа и мама уехали в Нью-Йорк, я провел всю зиму в Неаполе с тетушкой Риной, которая ни на минуту не оставляла меня одного. Из-за нее я должен был в течение одиннадцати вечеров находиться на спектаклях „Тоски“, в которых она пела с обычным огромным успехом. С того времени и до сих пор я на дух не переношу эту оперу. Не скажу, что не люблю главные арии, но уж больно мне приелись и действие, и персонажи…»[183]

К моменту появления Карузо в США «Метрополитен-опера» считалась самым большим и самым значимым театром в мире. Он находился на 39-й улице Бродвея, в огромном пятиэтажном здании со зрительным залом на три тысячи человек. Сцена была более 30 метров шириной и более 37 метров высотой. «Метрополитен-опера» открылась 22 октября 1883 года «Фаустом» с Кристиной Нильссон и Роберто Станьо в главных партиях. Спустя два дня невероятный фурор произвела Марчелла Зембрих в «Лючии ди Ламмермур». Роскошь костюмов компенсировала еще некоторую неслаженность оркестра. Первый сезон театра оказался убыточным, несмотря на привлечение самой знаменитой певицы той эпохи — Аделины Патти. В августе 1892 года из-за того, что рабочий сцены бросил окурок, театр сгорел. Но уже через год был восстановлен и вновь открылся — полностью электрифицированный и с новейшим техническим оборудованием. Ложи бенуара на весь сезон арендовали самые богатые династии Америки — их называли «Бриллиантовой подковой» (ложи бельэтажа — «Золотой подковой»), С 1893 года в программах печатались списки владельцев лож — наравне с перечнем исполнителей в спектакле. Морис Гроу в свое время сделал ставку на «звезд», в связи с чем его пятилетний срок правления привел театр к кризису, расхлебывать который пришлось его преемнику Генриху Конриду. Один из самых богатых людей Нью-Йорка банкир Отто Кан пожертвовал более двух миллионов долларов на развитие театра. Кан был дилетантом, обожавшим музыку и игравшим на трех инструментах. Он дружил почти со всеми знаменитыми певцами, выступавшими в «Метрополитен», но при этом оказывал немалую поддержку и молодым перспективным вокалистам.

Конрид, ставленник Кана, был известен скупостью, из-за чего упустил многих «звезд». Так, уже была достигнута договоренность с Луизой Тетраццини, но контракт сорвался из-за того, что певице не смогли вовремя заплатить аванс. Похожий эпизод произошел и с Морисом Рено. По словам критика Германа Кляйна, Конрид понимал в опере не больше, чем шофер в самолетах. Конрид не любил французских композиторов и не видел смысла в постановках опер Массне, Шарпантье и Дебюсси. При этом он был небесталанным режиссером и неоднократно надевал костюмы статиста, чтобы посмотреть на спектакль изнутри. И все же его познания в опере и балете были весьма скудными. Ко всему прочему, он не владел итальянским языком, что еще более осложняло общение с певцами.

Как отмечал Майкл Скотт, до 1891 года «Метрополитен-опера» была «немецкой» — если учитывать национальность ведущих звезд. С конца XIX века, благодаря братьям Жану и Эдуарду де Решке — полякам, но связанным с французской культурой, и Полу Плансону, — театр стал «французским». К 1903 году, то есть к моменту появления на сцене «Метрополитен-оперы» Карузо, в Нью-Йорке было около полумиллиона эмигрантов из Италии, поэтому неудивительно, что следующим кумиром стал итальянец — выходец из простой итальянской семьи[184].