– Не представляешь, как сильно, – буркнула Вайн. – Ни в коем случае не заходи в ту деревню без предупреждения, иначе тебя почти наверняка расстреляют.

На следующий день Харк принялся за дела с преувеличенной энергией, казавшейся ему самому наигранной. Но никто ничего не заметил. Он поймал себя на том, что жалеет об этом.

Квест спал. Это походило на предательство. Харк то и дело возвращался к нему и проверял, не проснулся ли он, но слышал тихий, едва слышный храп. Лишь через несколько часов Харк наконец обнаружил, что Квест бодрствует. И даже медленно моргает при виде окружающего мира, словно удивляясь, что он все еще здесь.

– Остальные уже поели, – сообщил Харк, ставя поднос для Квеста. – Я отложил вашу порцию.

– Ты слишком оживленный, – заметил старый священник, прищурившись. – Что-то тебя снова тревожит. Что случилось сегодня?

На Харка вдруг нахлынула волна благодарности, в какой-то момент глаза даже предательски увлажнились. Он молча сел рядом с Квестом.

– Как по-вашему, я изменился с тех пор, как попал сюда? – резко спросил он.

– Да, – немного подумав, кивнул Квест, но, увидев, как поникли плечи Харка, вскинул брови. – Не это ты хотел услышать?

– Какие перемены вы во мне увидели? – спросил Харк, беспокойно заерзав.

– Только появившись здесь, ты всем улыбался. И почти все эти улыбки были фальшивыми. В них не было злобы, ты просто не хотел тратить свои настоящие чувства на кого-то из здешних обитателей. Зачем тебе это? Какое тебе дело до людей, которые завтра могут от тебя отвернуться? Но теперь мне кажется, что ты стал другим. Ты ведь прожил с нами несколько месяцев? Ты не мог обмануть нас улыбкой, а потом убежать, чтобы очаровывать кого-то еще. Тебе не все равно, что мы думаем и что чувствуем. Ты сидел рядом с Пейл-Соулом, когда он умирал, а когда это случилось, ты расстроился. Вряд ли то же самое произошло бы, когда ты только здесь появился. Ты бы принял мрачный вид и говорил правильные вещи, но его смерть не тронула бы тебя по-настоящему.

Квест был прав. Мысли о Пейл-Соуле, безропотном, почти не доставлявшем хлопот, преследовали Харка, когда он ходил из комнаты в комнату, выполняя поручения. Каждый раз при виде любимого кресла священника у него сжималось сердце. Он постоянно думал о тонких словах-ниточках, которые тянулись между ними, хотя так и не стали беседами.

– Но я не… Это просто…

Харк сам не знал, что хочет спросить. Как он может объяснить, что имеет в виду, не рассказав, в чем дело?

– Почему это так тебя расстроило? – удивился Квест. – И почему ты бы хотел никогда не меняться?

– Но… что, если я изменюсь так сильно, что превращусь в кого-то другого? – выпалил Харк. – До того сильно, что больше не буду собой?

– Слишком философский вопрос для того, кто только что проснулся, – ответил Квест, глаза его при этом заблестели. – Возможно, стоит понять, какие свойства неотделимы от твоей натуры. Каков ты? Какие черты своего характера ты готов отстаивать, будто борешься за свою жизнь?

В голове Харка было пусто. Что он может о себе сказать? Воспитывался в приюте. Любит рассказывать истории. Много болтает. Умеет торговаться на пятнадцати языках. Лучший друг – Джелт, который ему ближе родного брата. Поставил рекорд приюта, дольше всех продержав голыми руками гоночного краба… Все это звучало слишком поверхностно, пусть и было правдой. Эти факты ничего не говорят о его душе.

– Не знаю, – признался он наконец, внезапно ощутив себя той самой мягкой, бесхребетной медузой, которой обозвала его Селфин. Нет в нем стержня.

– Ты еще молод, – флегматично заметил Квест. – Поймешь, кто ты на самом деле, когда решения, которые ты будешь принимать, станут тебя испытывать. В конце концов, мы – то, что мы делаем, и то, что мы позволяем сделать.

«Что мы позволяем сделать». Харк вспомнил полное отчаяния лицо Селфин, когда ее тащили на «исцеление». И кто он после этого?

– Что, если… – Харк глубоко вдохнул и очень медленно выдохнул. – А если меня изменяет нечто другое?

– Ты о чем? – нахмурился старик.

– Не знаю, – угрюмо проворчал Харк, чувствуя безысходность от всех этих тайн, которыми он не мог поделиться. – Это место, может быть… Святилище, вся эта божественность, и поклонение, и древность, и вода Подморья в ваннах. – Он молол чушь, но все равно продолжал: – Что, если… если жизнь рядом со всем этим может меня изменить? Не просто тело, а все, что я представляю собой изнутри?

Квест несколько секунд молча наблюдал за ним. Похоже, он больше не находил вопросы Харка просто занимательными и интересными.

– Да, – просто ответил он наконец. – Я видел, как это место меняет людей. Для кого-то перемены были благоприятны, но не для всех. У некоторые сломило дух. Я видел друзей, изменившихся настолько, что я больше их не узнавал.

– Что с ними случилось?

Харк почувствовал, что волоски на затылке встают дыбом.

– Мы стали членами духовенства, – мрачно улыбнулся Квест. – Разумеется, нам было велено думать об этом как о втором рождении. Мы получили новые имена, усвоили, что следует считать других новообращенных одной семьей, но это было только началом перемен. Чтобы делать то, чем мы занимались в те дни, нужно было поверить в нашу собственную святость. Однако, если веришь в то, что ты лучше и чище других, думаю, что рано или поздно что-то теряешь. Тепло. Юмор. Смирение. Многие терзались из-за приносимых жертв, но привычка притупляет чувства. И на душе копятся шрамы.

Харк уставился на него. Он не мог представить себе, что Квест мог равнодушно наблюдать, как дрожащие жертвы шли на заклание.

– О, я чувствовал, как шрамы появляются и на моей душе, – спокойно и безжалостно продолжал Квест. – Если я изменился меньше остальных, то лишь потому, что у меня изначально была другая ситуация. Большинство моих собратьев стали священниками по призванию или потому, что семьи с рождения готовили их к этому. Но моя причина была совершенно глупой. Я последовал за девушкой.

– Девушкой?

Харк смотрел на него во все глаза, испуганный и смущенный. Исповедь казалась слишком личной, тем более что исходила от кого-то настолько древнего и величественного, как Квест.

– Ее звали Эйлоди. Она была дочерью священника из древнего рода священников. По традиции ее старший брат стал послушником, когда был очень молод, но он умер незадолго до посвящения. Она была следующим ребенком в семье и согласилась занять его место, чтобы никому из братьев и сестер не пришлось это делать. Видишь ли, она была добра и благородна.

Поскольку священникам не запрещалось иметь возлюбленных, я не видел причин отказаться от ухаживания за ней, но она объяснила, что намерена остаться целомудренной. Боялась, что, если влюбится в меня, могут появиться дети. Она видела, как отец отдаляется, как у него появляются метки, и не хотела, чтобы ее ребенку пришлось наблюдать то же самое. Я решил, что, если тоже стану послушником и буду рядом, смогу ее завоевать. Она поймет, как дорога мне, ее впечатлит мой романтический жест. Но вместо этого она сочла меня идиотом. И была права.