– Почти восемь лет Хэнс был единственным ребенком в семье, – объяснил Рурк. – Он еще придет в себя, Дженни, и полюбит нашего маленького Люка не меньше, чем мы с тобой.

– Мама!

Со стороны поля по дороге бежал Люк, поднимая босыми ногами фонтанчики красноватой пыли; на его загорелом веснушчатом лице сияло солнце.

– Мама! – снова повторил мальчик, переводя дыхание. – Хэнс сегодня опять не ходил в школу. Он убежал с Харперами в Скотс-Лэндинг. Парсон Стайлз сказал, что Хэнс плохо кончит, мама. – Люк схватил из стоявшей на крыльце миски с малиной ягоду, засунул ее в рот и вдруг надулся: – Хэнс обещал хорошенько наподдать, если я наябедничаю. Но мне наплевать. Я и так все время выгораживаю его и просто уже не знаю, что врать священнику, мама.

С этими словами Люк шлепнулся на нижнюю ступеньку крыльца и начал сосредоточенно возить пятками в пыли.

Стараясь казаться серьезной, Женевьева ласково пригладила вихры сына. В свои шесть лет Люк был точной копией отца: те же крупные грубые черты лица, волосы цвета мокрой глины да и ростом не обижен – почти на целую голову выше своих однолеток – и крепок не по годам.

Характером Люк тоже пошел в отца: добрый, ответственный, с сильно развитым чувством справедливости. Правда, он не проявлял особого рвения в учебе, что не раз отмечал священник, но как только подрос и смог работать в поле, делал это с большим удовольствием. Люк очень быстро понял, что Хэнс не склонен разделять его энтузиазм по отношению к земледелию и немало огорчался этим.

– Ну, успокойся, – проговорила Женевьева, вытаскивая из волос сына соломинки. – Ты же знаешь Хэнса. Ему почти четырнадцать. Он уже слишком большой и умный, чтобы учиться у священника.

– А Питеру Хинтону уже пятнадцать, но он все равно ходит в школу, – раздался тоненький голосок, и на крыльце появилась пятилетняя Ребекка Эдер с темноволосым четырехлетним братом Израэлем и малышкой Матильдой на руках.

Женевьева улыбнулась своим детям, мысленно благодаря Бога за то, что они так хороши, здоровы, воспитаны. Но Хэнс…

– Хэнс не похож на других мальчиков, – напомнила она.

И это было правдой. Хэнс настолько отличался от всех, что иногда пугал этим Женевьеву. Он вырос не по-детски умным и пропускал занятия в школе не для того, чтобы искупаться или порыбачить. Его можно было видеть сидящим в развилке старого платана с книгой «Писем» Сент-Джона или эссе Тома Пейна. Женевьева не возражала против подобного увлечения, но слишком уж часто Хэнс убегал к Вилли и Микайа Харперам, сыновьям беспутного пьяницы Элка, которого она очень не любила.

– Это нечестно, – упрямо настаивал Люк, очерчивая босой ногой в пыли круг. – Папа никогда не заставляет его помогать на ферме, как меня.

– Хэнс занят: он учится другим вещам, – мягко сказала Женевьева и слегка вздрогнула, представив на миг, что это за вещи.

Люк пожал плечами:

– Все, что должен знать человек, – это как возделать поле и как отправить свой урожай вниз по реке.

Женевьева опустила глаза. Люк был еще слишком мал, чтобы понять брата. Хэнс уже начал интересоваться тем, что происходит за обсаженными деревьями границами фермы; он не рожден выращивать кукурузу, чинить забор и расчищать новые участки земли.

Несколько раз Рурк брал его с собой в Ричмонд. Хэнс возвращался оттуда полный энтузиазма, покоренный кипящей жизнью новой столицы. Казалось, его в одинаковой мере интересуют шумные самодовольные политики с Шокуи-Хилл и развеселые игроки, занимающиеся своим хитрым ремеслом в таверне «Орла». Женевьева прекрасно понимала, что своеволие Хэнса не переломить ни строгостью, ни хитростью, ни уговорами. Она чувствовала себя обязанной в память о Пруденс позволить ему сделать в жизни свой собственный выбор.

– Мы должны принимать Хэнса таким, каков он есть, каким его создал бог, – твердо сказала Женевьева. – И перестань хмуриться. Кстати, папе не нужно помочь строить теплицу?

– Я бы не злился, – все еще упрямился Люк, – если бы Хэнс не убежал с Харперами.

– Ничего, Люк. Лучше вспомни о сегодняшнем вечере и приведи себя в порядок.

Плохое настроение Люка никогда не длилось очень долго. Оно было подобно весеннему дождю: вспышка гнева – и гроза прошла, его лицо уже расплывалось в улыбке. Усыпанный веснушками нос Люка делал мальчугана просто очаровательным.

– Папин день рождения – радостно завопил он, вприпрыжку проскакав по двору.

Остальные дети тут же последовали его примеру.

Покачав головой, Женевьева улыбнулась им вслед: даже ветер не менялся так стремительно, как настроение ее детей.

Рурк сидел во главе стола, за которым было уже семь Эдеров. Он ощущал такую полноту жизни, что это вызывало внутреннюю дрожь, – грех одному человеку иметь столь многое.

Стол загромождали остатки пира: сочный окорок, большие миски с овощами, глиняный кувшин с маслом. От двух буханок хлеба остался лишь маленький кусочек. Единственным нетронутым пока блюдом был пирог с орехами, украшенный искусной рукой Мими Лайтфут.

Рурк окинул внимательным взглядом свое многочисленное семейство. Люк откровенно пожирал глазами пирог. Ребекке удавалось выглядеть серьезной и даже аккуратной, несмотря на облако кудрявых волос имбирного цвета и усеявшие весь нос веснушки.

Израэль унаследовал смуглую материнскую красоту и, судя по всему, ее способность к учению и любовь к книгам. Женевьева любила рассказывать, что он уже знает буквы и может прочитать кое-какие слова в букваре своей сестры.

Сама Женевьева сидела на противоположном конце стола и выглядела такой же девически свежей и хрупкой, как и семь лет назад, в день их свадьбы. Она держала на руках маленькую Матильду, покачивая девочку и иногда касаясь губами ее столь необычных для семьи, но удивительно густых пепельно-русых волос.

В отличие от младших в глазах Хэнса не было восторга по поводу ожидаемого праздничного пирога, но он изо всех сил старался казаться приятным, немного раскаиваясь из-за сегодняшнего прогула.

– Я горжусь вами, – признался Рурк. – Всеми. Сегодня особый день. Я живу на земле тридцать шесть лет и благодарен судьбе за каждый подаренный мне день.

Он поймал глазами Женевьеву и был награжден ее ясной улыбкой.

– Говорят, – продолжил Рурк, – в день рождения человек должен загадать желание, но мне что-то ничего не приходит на ум. Я был уже столько раз благословлен вами, дети, и изобилием этой фермы, что мне не остается желать ничего большего.

Ребекка потянула мать за рукав.

– Можно мне сейчас сделать подарок? – нетерпеливо спросила она.

Женевьева кивнула. Девочка сползла со своего стула и, встряхивая рыжими кудряшками, затопала к отцу. Она забралась к нему на колени, сунула в руки сверток, затем отошла в сторону и стала наблюдать, как он разворачивает его.