Он постучал в окошко у двери, за которым сидел дежурный.

– Можете меня выпустить?

Дежурный привстал, всмотрелся в висевший на шее Андреаса пропуск.

– Дождитесь сопровождающего.

– Мне нехорошо. Того и гляди вырвет.

– Туалет там, по коридору, слева.

Он вошел в туалет и заперся в кабинке. Если пошла игра, должен найтись какой-то выход. Член по-прежнему стоял, и он почувствовал диковинно сильное желание вынуть его и довести до великолепнейшей эякуляции прямо тут, над унитазом Штази. Он три года не был так возбужден; и все же сказал себе – произнес вслух: “Подожди. Скоро. Не сейчас. Скоро”.

Вернувшись в вестибюль, он увидел открытую дверь, за ней дневной свет – значит, там есть окно, через которое он, может быть, сумеет выбраться. Вновь уверенным шагом он подошел к двери, заглянул. Это оказался конференц-зал, окна во двор. На окнах тяжелые решетки, но два из них открыты – возможно, для лучшего освещения. Когда он шагнул в комнату, раздался резкий женский голос:

– Вам что-нибудь нужно?

Плотная женщина средних лет раскладывала на стеклянном блюде печенье.

– Нет, извините, ошибся дверью, – сказал он и ретировался.

Всё новые служащие входили в здание, растекаясь затем по лестницам и боковым коридорам. Встав в дальнем конце вестибюля, он поглядывал на дверь конференц-зала, дожидаясь, чтобы та женщина вышла. Стоял, ждал и вдруг увидел, что в другом конце, у проходной, началась какая-то суета. Он ринулся туда с пакетом в руке.

Человек восемь – десять, мужчины и женщины, явно не из Штази, шли через проходную. Внутри их встречала меньшая группа сотрудников Штази, все в приличных костюмах. Кое-кого из посетителей Андреас знал в лицо – это, судя по всему, был импровизированный Гражданский комитет Норманненштрассе, люди явились сюда для первого, под строгим надзором, осмотра архива. Члены комитета держались очень прямо, с чувством собственной значимости – но также и с неким трепетом. Когда двое обменивались рукопожатиями с представителями Штази, Андреас протиснулся мимо них в открытую внутреннюю дверь.

– Стойте! – раздался голос дежурного из-за стекла.

Другой сотрудник уже запирал внешнюю дверь, но не успел – Андреас оттолкнул его, повернул ручку и выскочил наружу. С пакетом в руке бросился бежать через двор. За спиной слышались крики.

Внутренние ворота оказались заперты, но колючей проволоки не было. Он вскарабкался на ограду, перевалился на ту сторону и со всех ног понесся к главным воротам. Охранники, когда он выбегал на улицу, только смотрели на него.

А за воротами – телекамеры. Целых три, и все сразу нацелились на него.

На вахте зазвонил телефон.

– Да, он тут, – подтвердил охранник.

Андреас оглянулся через плечо и увидел, что к нему идут двое охранников. Он выронил пакет, поднял руки и обратился к телевизионщикам:

– Вы снимаете?

Одна съемочная группа только пробиралась через толпу. Женщина из другой подала ему ободряющий знак. Он заговорил в ее камеру:

– Меня зовут Андреас Вольф. Я гражданин Германской Демократической Республики, и я пришел сюда наблюдать за работой Гражданского комитета Норманненштрассе. Я только что побывал в архиве Штази – у меня есть основания опасаться, что там сейчас заметают следы. У меня нет никакого официального статуса. Я не работаю здесь ни с кем и ни на кого, я работаю против. Эта страна – страна гнилых секретов и ядовитой лжи. Только самый сильный солнечный свет обеззаразит ее!

– Эй, погодите! – крикнул телевизионщик из той группы, что опоздала. – Скажите это еще раз.

Он сказал это еще раз. Чистейшей воды импровизация, но чем дольше он говорил, чем дольше его снимали, тем меньше была вероятность, что охранники решатся его схватить. То был первый – из многих – момент его медийной славы. Он провел на Норманненштрассе весь остаток утра: давал интервью, сплачивал собравшихся, требовал пролить солнечный свет на гнойник госбезопасности. К тому времени, как члены Гражданского комитета вернулись на улицу, им уже ничего не оставалось, как принять Андреаса в качестве соратника, ибо в телесюжетах он успел оттеснить их на второй план.

Пластиковый пакет был отчетливо виден на тысячах кадров отснятой в тот день пленки. Когда, уже под вечер, Андреас прибежал к себе в подвал, пакет был крепко зажат у него под мышкой. Он был почти свободен. Устранить последнее препятствие – ненадежно захороненный труп, – и он получит Аннагрет, а либидо уже вернулось. Он даже не глянул на папки в пакете, просто сунул их под матрас и снова выбежал на улицу. В состоянии сексуальной эйфории он двинулся к Фридрихштрассе, пересек былую границу и отправился на запад – на Курфюрстендамм, где познакомился с добропорядочным американцем Томом Аберантом.

Обычно Лейла ждала командировок с нетерпением. В гостиничном номере со своими пакетиками зеленого чая, с анонимным Wi-Fi, с шариковыми ручками двух цветов и с таблетками амбиена она чувствовала себя профессионалом в полном смысле слова, имеющим безусловное право отрешиться на время от денверских функций нянечки. Но сейчас, когда она прилетела из Денвера в Амарилло, с первой же минуты что-то пошло не так. Словно ей никогда в этот Амарилло и не хотелось. Экономичная оперативность, с которой она, как всегда, действовала, – быстрый отъезд с парковки для арендуемых машин на правах постоянного клиента, оптимальный маршрут к домику Джанелл Флайнер, стремительность, с какой ей удалось войти к Флайнер в доверие и разговорить ее, – в другой раз все это ее бы порадовало, но теперь почему-то нет. Ближе к вечеру заехала в магазин и купила порцию мясного салата с яйцом и сыром. В номере, прокуренном прошлым постояльцем, открыла салатный соус и почувствовала себя потребительской единицей, послушно выбравшей продукт, предназначенный для ее демографической группы – для одиноких женщин за пятьдесят, которые стараются питаться разумно. Ей пришло в голову, что тоскливое чувство, которое она испытывает, имеет конкретную причину. У нее появилась новая помощница по сбору информации, Пип Тайлер, и она жалела, что нельзя было взять девушку с собой.

Слегка побаливало горло, но от этого единственным лекарством была работа, и после ужина Лейла отправилась к бывшей подружке Коуди Флайнера. Свет в номере оставила, на дверную ручку повесила табличку “Не беспокоить”. Снаружи по безоблачному небу были рассыпаны звезды, редкие и тусклые; распознать созвездия мешали городские огни и пылевое загрязнение. Техасский северный выступ пятый год терпел засуху, которую, наверно, скоро повысят в ранге: назовут не засухой, а проявлением бесповоротной перемены климата. Апрель, но вместо тающего снега – пыль.

По пути она подключила телефон через блютус к колонкам машины и без удовольствия прослушала свой разговор с бывшей женой Коуди Флайнера. Она считала себя человеком сердечным, готовым сочувственно выслушать, но в записи отчетливо различалось манипулирование с ее стороны.