И он снова засмеялся, теперь больше похожий на самого себя.

– Я просто хотела сказать, это немножко чересчур эффектно, чтобы оказаться правдой.

– Она из Калифорнии.

– Вот, значит, откуда загар.

– Из района Залива, – сказал Том. – Как грипп приходит из Китая, где свиньи, люди и птицы живут под одной крышей, так история вроде этой должна была, конечно, явиться именно оттуда. Хакерские силы плюс ментальность “Оккупая”.

– С этим я согласна. Но странно, что она обратилась именно к нам. С таким сюжетом куда угодно можно было пойти. В “Пропаблика”. В “Калифорния уотч”. В “Центр журналистских расследований”.

– Как я понял, ее дружок сюда переехал, а она с ним.

– Полвека феминизма, а женщины все еще послушно следуют за бойфрендами.

– Никто лучше тебя не поможет ей разобраться в жизни. Если, конечно, ты не против.

– Я, конечно, не против.

– Всего лишь одним человеком больше в списке тех, с кем Лейла обошлась по-доброму.

– Ты совершенно прав. Всего лишь одним человеком больше.

Так состоялась передача Пип с рук на руки Лейле. Предохранялся ли Том таким образом от соблазна, поручая девушку своей многолетней подруге? Пип была далеко не самой соблазнительной из практиканток, прошедших через ДИ, и Том не раз утверждал непререкаемым тоном, который у него имелся в арсенале, что его привлекает именно тип Лейлы (худые, с маленькой грудью, ливанского происхождения). Что, спрашивается, может быть такого в Пип, что потребовало предохранения? Потом Лейле пришло в голову, что девушка, может быть, принадлежит к типу, привлекавшему Тома раньше, – к тому же типу, что его бывшая жена. Кстати, нельзя сказать, что Том совсем уж ничего не боялся. Все, что имело отношение к его бывшей, нервировало Тома. Он ерзал, если кто-то в телевизоре казался похожим на нее, он вступал в диалог с телеэкраном. Поняв вероятную суть одолжения, которое она делает Тому, Лейла взяла Пип под крыло.

– Обсуждал ли с вами Коуди систему охраны периметра, когда вы были женаты? Когда вы узнали, что он привез к себе домой бомбу, это вас удивило?

– Какую бы глупость Коуди ни сотворил, меня этим не удивишь. Однажды счищал краску с нашего гаража и вздумал прикурить от паяльной лампы. Он даже не сразу обратил внимание, что у него воротник полыхает.

– Но что насчет периметра?

– Там много всяких параметров, они с отцом это обсуждали. Про параметры я точно слышала. Параметры воздействия окружающей среды, по-моему… и что-то еще, протоколы какие-то.

– Нет, я спрашиваю про ворота, про ограду.

– О господи. Периметр. Вы про периметр, а я про параметры. А сама даже не знаю толком, что это за параметры такие.

– Так слышали ли вы когда-нибудь от Коуди, что тайком что-то вынесли за периметр или пронесли внутрь?

– Внутрь по большей части. А ведь у них там бомб достаточно, чтобы весь наш Техасский выступ превратить в дымящуюся воронку. Казалось бы, они там должны хоть немного нервничать и беспокоиться, но нет, все наоборот, потому что весь смысл бомбы в том и состоит, чтобы гарантировать, что ее никогда не придется пустить в ход. То есть вся эта история – вроде как одно большое ничто, и те, кто там работает, это понимают. Вот почему там у них разные конкурсы безопасности, софтбольная лига, сборы пожертвований для голодающих: чтобы не так скучно было. Там работа получше, чем на мясокомбинате или в тюремной охране, но все равно тоскливая и тупиковая. Отсюда всякие дела с проносом.

– Алкоголь? Наркотики?

– Спиртное – нет, с ним попадешься. Но кое-какие нелегальные стимуляторы. И чистая моча для наркотических анализов.

– А выносят что?

– Ну, вот у Коуди, например, был тут целый ящик отличных инструментов, которые чуточку фонят, так что в отделе охраны труда сказали, ими нельзя пользоваться. А так прекрасные инструменты.

– Но бомбы не пропадали.

– Что вы, нет, конечно. У них же там и штрихкоды, и GPS, и бесконечные сопроводиловки. В любой момент про каждую бомбу известно, где она. Я знаю, потому что именно там Коуди работал.

– Контроль материальных средств.

– Точно.

Подъезжая к Пампе, Лейла выключила запись. Эта часть Техасского выступа была до того плоской, что парадоксальным образом вызывала головокружение: двумерная инопланетная поверхность, с которой, не имея ориентира, чтобы уцепиться взглядом, ты в любой момент, кажется, можешь куда-то скатиться. Ни углубления, ни холмика, ничего. Так мало от этой земли пользы и для коммерции, и для сельского хозяйства, что местные жители с легкостью тратят по пол-акра, расставляя уродливые приземистые строения подальше друг от друга. В свете фар мимо Лейлы проплывали пыльные, кое-как посаженные деревца, полумертвые или уже сдохшие. Но они тоже были техасцами, и она находила в них свою прелесть.

На парковке у “Соника” было пусто. Звонить Филлише второй раз Лейла не стала, боясь спугнуть ее; если сейчас не ее смена, можно приехать завтра. Но Филлиша была на месте, более того: высунулась из окна выдачи для автомобилистов и, рискуя выпасть, пыталась дотянуться рукой до асфальта.

Подойдя, Лейла увидела под окном долларовую бумажку, подняла и вложила Филлише в руку.

– Спасибо, мэм. – Филлиша втянулась обратно. – Что закажете?

– Я Лейла Элу. Из “Денвер индепендент”.

– Ух ты! А по разговору кажется, что из Техаса.

– Выросла тут. Можно с вами поговорить?

– Не знаю. – Филлиша снова высунулась в окно и оглядела парковку и улицу. – Я же вам объяснила ситуацию. Он меня в десять должен забрать, но иногда он приезжает раньше.

– Сейчас только восемь тридцать.

– И вам по-любому тут стоять не надо. Здесь только для машин.

– Можно я тогда войду?

Филлиша задумчиво покачала головой.

– Со стороны такое трудно понять. Не могу вам объяснить.

– Добровольный плен.

– Плен? Не знаю. Может быть. Пленница из Пампы. – Она захихикала. – Можно про меня роман такой написать.

– Сильно к нему привязаны?

– По уши втрескалась, если честно. Даже и против плена почему-то несильно возражаю.

– Понимаю.

Филлиша заглянула Лейле в глаза.

– Понимаете?

– У самой в жизни бывало всякое.

– Ладно, была не была. Войдете – садитесь на пол, чтобы видно не было. Менеджер не заметит, если вы с черного хода. А все прочие тут мексиканцы.

Главная профессиональная проблема у Лейлы состояла в том, что источники нередко хотели с ней дружить. В мире слишком много желающих выговориться и слишком мало слушателей, и у нее часто складывалось впечатление, что для источника она едва ли не первая, кто готов его как следует выслушать. Это всегда были однократные источники, любители, так сказать; она входила к ним в доверие, прикинувшись той, кто был им нужен. (Она умела притвориться кем надо и в общении с профессионалами – со штатными сотрудниками агентств, с помощниками конгрессменов, – но они использовали ее в такой же мере, в какой она их.) Многие ее коллеги, даже иные из тех, кто был ей симпатичен, безжалостно бросали свои источники, прекращали с ними всякое общение, исходя из принципа: милосерднее, переспав с человеком и не собираясь делать этого повторно, не отвечать на его звонки. Но Лейла и в профессиональной, и в личной жизни всегда была из тех, кто перезванивает. Только так она могла мириться с собственным притворством: хотя бы отчасти на самом деле быть той, за кого себя выдавала. И потому чувствовала себя обязанной отвечать своим источникам, пусть и утратившим для нее всякую ценность, на звонки, на электронные письма и даже на рождественские открытки. Она до сих пор получала письма от Унабомбера – от Теда Казински[36], – хотя с тех пор, как она написала сочувственную статью о его юридическом казусе, прошло десять лет с лишним. Казински не позволили выступать на суде в качестве собственного защитника, лишив его тем самым трибуны для радикальной критики американских властей, на том основании, что он страдает психическим заболеванием. А чем доказано, что он психически болен? Тем, что он считает американские власти репрессивной хунтой, подавляющей радикальную критику. Здоровый человек так думать не может! Унабомбер проникся к Лейле очень большой симпатией.