За последние два-три века сельское хозяйство очень сильно механизировали — по крайней мере, в богатых странах с дорогой рабочей силой. Начиналось все с использования воловьих или конных плугов, с мотыг и кос, потом появились тракторы и комбайны, а теперь и сельскохозяйственные дроны[239]. Однако сбор урожая клубники до сих пор упорно сопротивляется механизации, поскольку здесь требуется постоянное участие человека в процессе (поиск спрятанных в зарослях плодов и оценка спелости), а плод очень нежен (его легко помять и повредить при сборке).

Впрочем, и эта ситуация меняется. Сегодня мы наконец находимся на пороге коммерческого применения роботов, наученных собирать клубнику (и другие хрупкие и нежные ягоды, фрукты и овощи, такие как малина, помидоры или салат). В настоящее время уже несколько компаний разрабатывают роботов-комбайнов, которые умеют находить клубнику, оценивать ее спелость и срывать, не повреждая плод[240]. Они еще не так хороши, как люди-сборщики, но постоянно совершенствуются, так что момент, когда последний рубеж автоматизации сельского хозяйства — я говорю именно о сборе урожая клубники — будет достигнут, судя по всему, не за горами.

Кстати, из-за автоматизации потенциально могут потерять работу не только сборщики клубники. В наши дни редко удается прочитать, послушать или посмотреть в СМИ новости и не получить очередного напоминания, что роботы скоро заменят большинство работников-людей, и, как следствие, это большинство пополнит армию безработных. Страх перед грядущей безработицей особенно здорово подстегивается развитием технологий искусственного интеллекта (ИИ-технологий), которые позволяют машинам заменить не только человеческие руки и мышцы, но и человеческий мозг. Ярким символом этой глобальной озабоченности по поводу автоматизации можно назвать интерактивную программу под названием «Может ли робот выполнять вашу работу?», запущенную в 2017 году газетой The Financial Times.

Надо сказать, что угроза потери рабочего места из-за автоматизации остается характерной чертой капитализма на протяжении уже по меньшей мере двух веков (см. главу «Шоколад»)[241]. Как известно, журналисты, экономисты и бизнес-эксперты, пишущие для изданий вроде The Financial Times, десятилетиями неустанно клеймили рабочих за противодействие техническому прогрессу, когда те, боясь лишиться работы, пытались отсрочить внедрение трудосберегающих технологий. Так почему же теперь эти репортеры и комментаторы вдруг обеспокоились тем, что автоматизация может негативно повлиять на рабочие места?

Я вижу в этом проявление классового лицемерия. Конечно, пока их собственной занятости никакая опасность не грозила, этим комментаторам было легко осуждать отказывавшихся принимать прогресс работников ручного труда, представителей так называемых синих воротничков (например, луддитов — так называли британских текстильщиков начала XIX века, думавших, что они смогут сохранить свои рабочие места, если разобьют текстильные станки, которыми их начали заменять). Однако теперь, когда автоматизация стала все больше влиять и на профессии «белых воротничков» — на медицину, юриспруденцию, бухгалтерию, финансы, преподавание и даже журналистику[242], — эти злобные комментаторы вдруг с большим опозданием обнаружили, что тоже боятся безработицы, порождаемой технологиями, и, что еще хуже, ощущают постоянную избыточность своих навыков.

Но не стоит поддаваться новоявленной панике по поводу автоматизации, крепнущей среди упомянутых выше «экспертов». Автоматизация с нами вот уже более двух с половиной веков, а мы что-то пока не видели массового уничтожения рабочих мест в масштабах, которые нам давно предсказывают. Объясняется это тем, что автоматизация не только уничтожает рабочие места, но и создает их.

Во-первых, автоматизация создает новые рабочие места сама по себе. Например, роботы могут заменить сборщика клубники. Зато автоматизация в этой сфере формирует больший спрос на инженеров-конструкторов робототехники, а также на рабочих: тех, кто будет эту технику собирать, и тех, кто будет изготавливать для нее детали. Более того, хотя автоматизация нередко и снижает потребность в рабочей силе на единицу продукции, она в то же время повышает спрос на рабочую силу в целом (следовательно, создает больше рабочих мест), в результате чего продукт становится дешевле, и, соответственно, спрос на него повышается. Как показало исследование Джеймса Бессена, проведенное в США еще в XIX веке, автоматизация сделала ненужным 98% труда ткача, необходимого для производства одного ярда (это почти метр) ткани. Но в результате количество ткачей фактически выросло в четыре раза — благодаря спросу на хлопчатобумажную ткань, резко возросшему из-за низкой цены на этот товар[243].

Не следует забывать и о тех рабочих местах, появление которых косвенно связано с автоматизацией. Например, когда компьютеры и интернет достаточно распространились, многие сотрудники туристических агентств оказались не нужны (поскольку большинство туристов теперь бронируют путешествия сами, в интернете). Но это привело к созданию миллионов других рабочих мест в туриндустрии — для тех, кто управляет сайтами для бронирования; для тех, кто сдает жилье через сервисы вроде Airbnb; для гидов, предлагающих небольшие специализированные туры, которые могут привлекать достаточное количество клиентов только благодаря возможности размещать рекламу в интернете. И наконец, последнее по порядку, но не по важности: автоматизация повышает производительность и, следовательно, увеличивает доход на душу населения, что создает спрос на новые товары и услуги, удовлетворяющие все более разнообразные потребности, причем нередко «более высокого порядка». А это, в свою очередь, создает новые рабочие места: в сфере высшего образования, развлечений, моды, графического дизайна или искусства (скажем, управление художественной галереей).