— Ну-ка, рот закрыла! — вдруг заорал я и сразу увидел реакцию в ее глазах: боится. — Сядь на место, — велел ей, и она действительно села за кухонный стол.

Слатитцев мужественно поиграл бровями, но вовремя не успел отреагировать на мое поведение, а когда собрался, я уже наливал себе кипятка. Пришлось ему дальше молчать.

— Там был большой литературный семинар для начинающих… э-э… литераторов, — вполне домашним тоном начал я рассказывать Але. — Все молодые, у всякого можно рассмотреть незримое павлинье перо в пояснице… И у меня тоже. Наш друг Слатитцев повсюду ходил со своей рукописью и немедленно начинал читать ее вслух любому, кто спрашивал, что это, мол, у тебя. Но лично я запомнил этого человека раз и навсегда однажды вечером, когда после завершения всех занятий сотни полторы относительно юных дарований понемногу собрались в местном, весьма обширном кафе. Слатитцев был великолепно выбрит, с эдакими тонкими усиками, в отлично выглаженной рубашке, даже, кажется, в галстуке… в начищенных туфлях! Единственно, что несколько смущало в его наряде, — он был в синем, махровом, с начесом, трико… и оно было, знаешь, так высоко подтянуто, выше пупка. Можешь себе представить? Белая рубашка, застегнутая на самую верхнюю пуговицу, галстук, туфли и это трико, которое подчеркивало и очерчивало все основные достоинства Слатитцева.

Чай я заварил прямо в чашке.

— Слатитцев, на тебе трико сейчас нет под брюками? — поинтересовался я, подув на воду.

Он открыл рот с чмокающим звуком, как будто вскрыли бутылку пива, но опять промолчал, глядя почему-то мне в шею.

Я высыпал в кипяток одну ложку сахара и помешал, глядя, как крутится заварка. Когда заварка осела, она стала напоминать женский лобок на дне стакана.

Аля, не заметил как, извлекла откуда-то виски, налила себе полстопаря и залпом выпила.

— Жалкий урод, — сказала она с той гримасой, что помогает пережить алкогольную горечь в горле. — До сих пор не снял свое обручальное кольцо, ходишь в нем. Лучше б ты синие трико носил… Лучше б ты синее трико носил на руках и голову в него засунул, понял?

Она налила себе еще полстакана, но вдруг отодвинула.

— И всегда было понятно, что ты жалкий урод, — сказала она. — …Знаешь, как мы смеялись с ним, когда ты сначала приходил сюда, звонил в дверь, потом внизу стоял, глазел на окна, а я тебе язык показывала из-за шторы…

— А Слатитцев что показывал? — спросил я, помолчав.

— Клоун, — заключила она и все-таки выпила свой вискарь, на этот раз вовсе не морщась.

— И еще случай был, когда ты собирался приехать, а я сказала, что тут мама, — продолжила Аля, пьянея и оттого становясь отважной. — И когда ты спросил: «Твоя мама не в себе?»… А это он зашел, — Аля кивнула на Слатитцева. — И уговорил меня это сделать, пока ты едешь. Я так возбудилась тогда… Возбудилась, что ты, может быть, в подъезде уже. И ты позвонил еще раз, а я уже пошла в ванную, из меня текло… я подцепила все, что натекло, запустила руку под кран, одновременно говорила с тобой по телефону, а с пальцев все не смывалось никак, как белые водоросли свисало.

Аля даже показала, как она держала пальцы. Я долго смотрел на пальцы, а она все пошевеливала и потирала ими под невидимой водой.

Почему только мне так плохо. Пускай и Слатитцеву будет плохо, подумал я.

— У тебя и еще кто-то был, наверное, — сказал я, когда она опустила пальцы.

— Да, был. Был! — ответила Аля, и по ее ровному голосу было видно, что она не врет.

Я посмотрел на Слатитцева, но он, как показалось, и не думал огорчаться.

— Кто? — спросил я Альку.

— Да мало ли кто. Много. Кому давала — тот и был.

— Кто?

— Кто угодно. Даже полицай был… неподалеку работает. В обед заходил ко мне суп пожрать, который ты варил. Пересаливал всё время, кстати.

— Полицай?

— Полицай-полицай.

— Носка у него не было во рту?

— Какого? — Аля впервые за долгое время посмотрела на меня.

— Черного. Носка или обрывка носка?

— У него во рту ничего не было, — сказала она. — У меня было.

Я замахнулся на Алю, тут же в кухню — все еще с раскрытым ртом — бросился Слатитцев. Он получил в зубы и, сшибая табуретки, выпал обратно в коридор.

Сидя у него на груди, я некоторое время с наслаждением бил его по глазам и по лбу.

Слатитцев оказался не столько сильный, сколько упрямый парень: лица не прятал и, не переставая, левой рукой меня тыкал в бок, а правой больно, по-гусиному щипал за ляжку, как будто хотел выщипать из меня весь пух.

Аля пыталась стянуть меня со Слатитцева, но, кажется, сама ударилась лицом о мой кирпичный затылок.

В конце концов я поднялся и, потоптавшись над неопрятным телом, вернулся на кухню.

Вымыл там руки под краном, вытер их полотенцем.

Следом вошел Слатитцев, совершенно неиспуганный. У него текла кровь изо рта, а у Альки из носа.

Я намочил одно полотенце Слатитцеву, он взял и приложил его к губам; второе — Але, и она тоже взяла, не посмотрев на меня.

Но, остановив кровь, Аля словно вспомнила обо мне, быстро взглянула сначала на мои руки, потом на полотенце Слатитцева и вышла, по пути толкнув ногой и так поверженную табуретку.

Я сел на Алькино место, оно было очень теплым, у меня сразу мурашки проскакали по плечам.

…если бы она сейчас предложила… я бы… даже после этого с кровавыми зубами…

Громко выдохнув, я налил себе в Алькин стакан. Подумал и налил Слатитцеву.

Поднял стакан, чтобы с ним чокнуться, но он не сделал встречного движения. Пришлось пригубить одному.

Едва я поставил пустой стакан, Слатитцев красивым жестом бросил полотенце в раковину и, побурлыкав вискарём во рту, выпил сам. Кровь из его рта оказалась в бокале, и еще был заметен мазок от губы на стекле. Я отвернулся.

Табуретка остывала, и Слатитцев снова начал меня бесить.

— Знаешь, что мне сказал Шаров? — соврал я.

Слатитцев никак не отреагировал. Время от времени он посасывал кровь из зубов.

— Шаров мне сказал, что все мужчины делятся на три категории: дураки, вахлаки и мудаки.

Слатитцев запустил язык под верхнюю губу и некоторое время сидел так. В его лице появилось что-то обезьянье.

— Ну и что? — спросил он наконец.

— Я вахлак. Это он так считает. Шаров мудак. Это он сам так себя определил. А ты, Слатитцев, — дурак. Это Вэл сказал, не я.

Слатитцев потянулся за бутылкой виски, но по пути раздумал и даже свой стакан отодвинул подальше. Так и не растворившаяся целиком капля его крови качалась там на дне.

Аля не подавала из своей комнаты никаких признаков жизни. Я пытался понять, прислушивается она к нашему разговору или нет.