Я взобрался по наружной лестнице прямо к каморке Беатрис и немного помедлил перед дверью. Заперто, конечно, не было — никто из здешних обитателей не имел ничего столь ценного, из-за чего стоило бы тратиться на замок. Кроме того, заведись в таком месте замок, он оказался бы самой большой ценностью и его бы стянули в первую очередь.

Всё хлипкое сооружение сотрясалось под порывами ветра. Правда, это здание выдерживало el nortes и раньше, и я полагал, что так будет и дальше. В любом случае шансов на то, чтобы уцелеть, у дома было значительно больше, чем у меня. И уж явно он оказался долговечнее отца Антонио, единственного отца, которого я знал.

Я вошёл в каморку, где царила кромешная темнота, сел в углу и тихонько заплакал. Снова и снова перед моим мысленным взором представала одна и та же картина: Рамон вонзает в живот клирика кинжал — и поворачивает его. Это видение меня не оставляло. Я взял в ладонь свой нательный крест, единственную ценную вещь, которая, по словам отца Антонио, принадлежала моей матери, вгляделся в лик распятого Христа и поклялся, что не предоставлю мщение Господу, но в один прекрасный день сам отомщу обидчикам.

Даже сейчас, когда я, находясь в заточении, пишу эти слова грудным молоком заключённой-проститутки, я снова вижу, как кинжал вонзается в живот клирика, вижу боль и потрясение на его окровавленном лице, вижу руку Рамона, поворачивающую клинок. Эта страшная сцена запечатлелась в моём сознании навсегда.

Беатрис вернулась с ярмарки только на следующее утро и, увидев меня в своей каморке, одновременно удивилась и испугалась.

— Вот ты где! — воскликнула она. — А ведь о твоих злодеяниях уже говорит весь город. Ты убил бедного отца Антонио. А до этого, на ярмарке, прикончил ещё какого-то человека.

— Беатрис, я никого не убивал.

— А чем ты можешь это доказать? У тебя есть свидетели?

— Я lépero. А настоящими убийцами в обоих случаях были gachupines. Даже если бы меня поддержала сама Пресвятая Богородица, это бы не имело значения.

Чего стоит слово метиса? Даже сочувствовавшая мне Беатрис усомнилась в моём рассказе. Я понял это по её глазам. Ведь Беатрис с рождения твердили, что все испанцы честны и благородны, а полукровки изначально вероломны. Если испанец сказал, что я виноват, должно быть, так оно и есть. К тому же она очень хорошо относилась к отцу Антонио.

— Говорят, что ты убил отца Антонио после того, как он поймал тебя на краже благотворительных пожертвований. За твою голову назначена награда.

Я попытался объяснить, что произошло на самом деле, но это звучало настолько неубедительно, что я, пожалуй, и сам вряд ли поверил бы такому рассказу. По глазам Беатрис я видел, что она тоже сильно сомневается. А уж если не поверила она, то не поверит никто. Хозяйка понесла на улицу мешочек с маисом, чтобы приготовить тортильи, а я остался страдать в одиночестве. Несправедливое обвинение в убийстве самого лучшего, самого близкого и дорогого мне человека ранило так больно, что мне не хотелось никуда идти и никого видеть.

Тем более что для меня это сейчас было небезопасно.

Я нервно мерил шагами комнату. Потом, рассеянно посмотрев в окошко, на двор, где раскатывала тесто Беатрис, я приметил остановившегося на минутку с ней рядом домовладельца. Они перемолвились несколькими словами, и тут что-то заставило меня отступить от окна. И как оказалось, вовремя. Бывший раб поднял глаза туда, где только что находился я, нехорошо усмехнулся и куда-то заспешил.

Недоверие Беатрис, когда я рассказал ей правду, конечно, задело меня. Не то чтобы я винил её — сам-то я, интересно, как бы повёл себя, узнав, что её разыскивают за убийство? Но верить или не верить — это её дело. Меня в данный момент беспокоило совсем другое. Домовладелец, эта жирная ленивая свинья, сроду никуда не спешил, сейчас же он мчался по улице так, как будто на нём горели штаны.

Беатрис повернулась и уставилась на окошко. Я подошёл поближе, и на её лице отобразилась смесь вины и смущения, страха и ярости, которая подтвердила мои худшие опасения. Она донесла на меня.

Я высунулся из окна и чуть выше по улице увидел домовладельца, разговаривавшего с тремя всадниками. Хуже и быть не могло: их предводителем оказался Рамон.

Выбежав из дома через чёрный ход, я припустил по переулку, слыша позади разъярённые крики. Но злоба преследователей, по крайней мере, была понятна — во-первых, я был презренным lépero, а во-вторых, я от них удирал, и эти люди, готовые продать за пригоршню какао-бобов родную мать, рисковали лишиться награды.

Веракрус не такой большой город, как Мехико, который, по словам моего покойного учителя, был самым крупным городом в Новом Свете. С прибытием казначейского флота Веракрус разбухал, а потом снова съёживался, постоянное же его население составляло несколько тысяч человек. Головокружительный побег увлёк меня по направлению к центру, к главной площади, где жили самые состоятельные горожане. Вообще-то мне следовало убраться из города, и чем быстрее, тем лучше, но я ума не мог приложить, как это сделать. До окраины было далеко, а здесь меня могли обнаружить в любой момент.

Мне требовалось убежище, и когда я увидел впереди дожидавшуюся Перед особняком карету, то долго не размышлял и, воспользовавшись тем, что кучер отвернулся и тряс вместе со слугой в кубке монеты, быстро перебежал улицу и спрятался под дном экипажа.

Но тут голоса преследователей зазвучали совсем близко, меня охватила паника, и я, почти не соображая, что делаю, открыл дверцу и скользнул внутрь.

На два длинных, как скамьи, внутренних сиденья кареты были накинуты длинные, до пола, меховые покрывала. Под обеими лавками имелось пространство для багажа, в данный момент абсолютно пустое. Я бросился на пол, пролез под покрывалом и забился под лавку, скрючившись за меховой завесой.

Когда голоса снаружи стихли, я ощутил под собой что-то твёрдое, и оказалось, что это две книги. Я приподнял меховую занавеску достаточно, чтобы получить немного света, и пробежался взглядом по заголовкам.

Судя по названиям, то должны были быть нудные требники, один такой сохранился у отца Антонио с той поры, когда он ещё служил в церкви, но что-то мне сразу показалось неправильным. Ну конечно — экземпляр клирика был гораздо толще. Я открыл том и обнаружил под обложкой, титульным листом и парой благочестивых страниц второй титул с заглавием «La Picara Justina»[48]. То была повесть о ловкой picara, которая дурит своих любовников подобно тому, как мужчины picaro обманывают важных господ.

По дороге на ярмарку Хуан рассказывал отцу Антонио об этой самой книге: будто бы он слышал, что какое-то количество экземпляров удалось протащить контрабандой на берег с корабля, обманув бдительность досмотрщиков из святой инквизиции. Книга повествовала о хитрой авантюристке, обманывавшей мужчин, и он наделся раздобыть на ярмарке томик.