Союзники готовили миллионную армию, а 211 тыс. уже двинули к границам Франции. 117 тыс. пруссаков (105 тыс. пехоты, 12 тыс. кавалерии и 296 орудий) рвавшегося в бой «старого боевого пса» фельдмаршала Блюхера и примерно 104 тыс. англичан, голландцев, датчан и бельгийцев (90 тыс. пехоты, 14 тыс. кавалерии и 196 орудий) под командованием фельдмаршала Веллингтона он мог противопоставить лишь 102 тыс. (80 тыс. пехоты и 22 тыс. кавалерии) с 344–366 орудиями. Остальные имевшиеся у него 112 тыс. пришлось распределить между проверенными генералами Ламарком, Клозелем, Декаэном, Раппом, Лекурбом и маршалами Брюнном и Сюше, чтобы прикрывать границы. Это уже были «последние солдаты последней войны» – прославленные ветераны вперемежку с безусыми, но уже обстрелянными юнцами кампаний 1813–1814 гг. (за долгие годы революционных и Наполеоновских войн мужские ресурсы Франции оказались исчерпаны). Правда, боевой дух последней армии Бонапарта был весьма высок – она, как четверть века назад, готовилась защищать Отечество от ополчившейся Европы.

Бонапарт явно ошибся, доверив Нею самостоятельное командование большой массой войск в кампании 1815 г. «Храбрейший из храбрых» был незаменим в отчаянных авангардных и арьергардных боях, но хладнокровные стратегические расчеты этому «тугодуму» были неподвластны. Недаром Бонапарт еще в 1808 г. горько признал, что Ней понимает стратегию на уровне… «мальчишки-барабанщика». Все его полководческие недостатки были заметны в кампании 1806 г., наглядно вылезли в 1813 г. и стали катастрофой для французского оружия во времена «Ста дней»! В то же время у Бонапарта были свои резоны в пользу назначения Нея на столь ответственный пост, причем резоны политические! Бывший главнокомандующий Бурбонов Мишель Ней, перейдя (по сути дела, дезертировав) на сторону Наполеона, дискредитировал правящую династию и превратился в бесценную пропагандистскую фигуру. Своим возвышением он как бы показывал братьям по оружию, когда-то предавшим Бонапарта, что они тоже могут быть прощены и вернуться под славные знамена Бонапарта!

Принято считать, что Ней совершил ряд серьезных промахов в последней кампании 1815 г. Тогда в битвах при Катр-Бра и особенно при Ватерлоо именно его храбрость, превратившаяся в неоправданную горячность, отчасти предопределила роковой исход. Глядя, как на плато Мон-Сен-Жан под ливнем британских пуль бесцельно гибнет цвет французской кавалерии под началом «рыжегривого льва», начальник штаба Сульт обратился к Наполеону: «Ней снова компрометирует нас, как и под Йеной!» Действительно, в своей последней битве при Ватерлоо 18 июня 1815 г. Ней сражался как сумасшедший, всегда во главе ударных батальонов. Каким-то чудом он оставался невредимым: его не брали ни пуля, ни штык, ни клинок. Однако те, кто видел, как он организовывал крохотные арьергардные отряды на дороге к Смоленску, Орше и Ковно, отмечали странные изменения в его поведении. Во все время долгого, сопровождаемого боями отступления из России он оставался спокойным, холодным и выдержанным. Если он молчал, то за него говорил повелительный жест, вселяющий бодрость в слабых и отгоняющий тень смерти от глаз умирающих. При Ватерлоо же ни ободряющих слов, ни жестов Нея никто не наблюдал. Он бранился, проклинал и кромсал врагов, но никаких жестов ободрения не делал. Он бушевал, неистовствовал, выкрикивал призывы, но поддерживал своих людей только личным примером, а не словами. За два дня до битвы при Ватерлоо, у Катр-Бра, кто-то слышал, как он прорычал: «Если б только меня убила английская пуля!» Теперь, на склонах Мон-Сен-Жана, многим казалось, что он специально ищет смерти. Что это было: следствие угрызений совести или желание смерти у человека, отдавшего войне всю свою жизнь? Французские атаки следовали одна за другой, и каждую атаку возглавлял Ней. Обе армии были истощены, однако английские войска были истощены больше. Лишь по горстке солдат, окружавших знамя, можно было судить, что здесь прежде стоял полк; иными батальонами командовали теперь капитаны и даже лейтенанты.

Если не считать слабого резерва, построенного эшелонами за фермой Мон-Сен-Жан, и бригад Вивиана и Ванделера, прикрывавших левый фланг, у Веллингтона больше не имелось никаких свежих сил. Целые батальоны были уничтожены и валялись на земле. Всюду виднелись редкие линии солдат, раненых становилось все больше и больше, легкораненые под разными предлогами старались скрыться с поля боя. Положение англичан становилось критическим. Свита Веллингтона слышала, как «железный герцог» шептал: «Дай мне ночь или дай мне Блюхера». Только в семь часов вечера Наполеон вместе с несколькими батальонами Средней (а вовсе не Старой, как было принято считать раньше) гвардии двинулся против ослабленного центра англичан. Неутомимый Ней опять возглавил атаку, на сей раз он был пешим. К этому моменту под ним было убито пять лошадей. Очевидец описывал, как он поднимался по склону: его лицо почернело от пороховой гари, один эполет был сорван пулей, форма порвана, и весь он был выпачкан в грязи. Кто-то закричал: «Вон идет Le Rougeaud!» – и даже раненые вставали и следовали за гвардией. Все понимали, что это последняя страница в фантастической эпопее Наполеона Бонапарта. Но как раз в этот кульминационный момент пруссаки Бюлова и Цитена прорвали правый фланг французов и ринулись в тыл. Огонь и атаки пруссаков вызвали во французской армии развал. Расстреливаемая во фланг артиллерией, сметаемая ближним ружейным огнем британских гвардейцев по фронту, наполеоновская гвардия таяла на глазах, и, когда на правом фланге измученная кавалерия и вымотанная пехота увидели, как начинают шататься и легендарные «медвежьи шапки», французскую армию охватила волна паники, она развернулась и началось бегство. Но и в тот драматичный для истории Франции вечер Ней был и остался Неем со всеми его достоинствами и недостатками! Понимая, что дело проиграно, Les Brave des Braves искал смерти: пять его любимых коней уже полегли под ним, а он остался жив! Безусловно, для него было бы лучше погибнуть в последней роковой битве. Под Ватерлоо Наполеон, несомненно, был не в ударе и упустил момент поддержать «храбрейшего их храбрых» атакой своих последних гвардейцев.

После поражения при Ватерлоо Ней имел шанс скрыться: дружески расположенный к нему маршал Сюше снабдил его деньгами и паспортом в ближайшую Швейцарию. Но легенда французского оружия, Les Brave des Braves не мог бежать, иначе какой же он «храбрейший из храбрых»? Роялисты арестовали Нея и заключили в тюрьму Консьержери. Сам Людовик XVIII, узнав, что Ней не согласился на бегство, будучи совершенно не мстительным человеком, ломал руки. «Как же он допустил, чтобы его поймали? Ведь мы давали ему столько шансов уйти!» – причитал король. В столице Франции царил ажиотаж: судят самого Les Brave des Braves! Лихие кавалерийские сорвиголовы гвардейские генералы Экзельманс и Орнано готовили его побег! Но власти в лице Фуше не дремали и успели арестовать Орнано и обезвредить Экзельманса.

Сформированный военным министром Сен-Сиром военный трибунал, в составе которого было немало братьев по оружию Нея – маршалы Монсей (председатель), Массена, Ожеро и Мортье, – оказался в трудной ситуации. С одной стороны, сам Les Brave des Braves, а с другой – именно он нарушил воинскую присягу, данную королю. Как быть? Военная слава Франции для них оказалась превыше всего. Мортье заявил, что предпочтет быть уволенным в отставку, Массена – что у него с Неем существует личный конфликт, а Ожеро попросту слег в постель. Старейший маршал Франции Монсей даже написал письмо королю с просьбой о помиловании человека, которому столько французов обязаны жизнью, а многие семьи – жизнью своих сыновей, мужей, отцов. За это прошение Монсея посадили в тюрьму.