Стеф он нашел на кухне. Она была в том же коротком платье, что накануне, вокруг нее толпились трисомики, которые вынимали из коробок пиццу и совали в духовку газовой плиты. Стеф приветствовала его радостной улыбкой и звучным поцелуем в щеку, чем вызвала явное раздражение гоголов, бросавших на него злобные взгляды.

– Выспался?

Он кивнул, но не посмел сказать, как бы ему хотелось, чтобы все ночи походили на эту.

– После завтрака уезжаем, – продолжала она.

– Как это?

– Здесь полно разных тачек. Выберем лучшую. Есть бензоколонка. Зальем полный бак.

– А эти?

– Эти меня не волнуют. Пусть живут своей жизнью. Обойдутся без нас.

– Без тебя, ты хочешь сказать.

Отведя назад пряди, падавшие ей на щеку, она подняла на него непроницаемый взгляд.

– Ты, я, они, все мы играем в одну игру.

– Ну, если называть это игрой… Ты по-прежнему хочешь отправиться на Восточный фронт?

Она мягко оттолкнула двух маленьких монголоидок, сунувших головы в духовку с целью посмотреть, как поджаривается пицца.

– От тебя воняет, Пиб. В ванной есть горячая вода, ты должен принять душ и найти вещи, чтобы переодеться.

– От тебя воняет от тебя воняет от тебя воняет от тебя воняет…

Трисомики выкрикивали эти слова хором, хлопая в ладоши, похрюкивая от удовольствия и гримасничая. Догадавшись, что они так и будут насмехаться над ним, он пожал плечами и стал рыться в ящиках. Мужская одежда была такой же старомодной и ветхой, как вся обстановка в этом доме. Он вышел на главную улицу и направился к соседнему дому, более привлекательному на вид, однако не решился переступить порог из-за невыносимой вони и из опасения увидеть что-нибудь совсем ужасное. Чуть дальше он заметил витрину магазина готового платья. За стеклом и железной решеткой возвышались громадные шкафы с рекламой известных марок одежды. К его изумлению, дверь была не заперта. По какой причине, стало понятно, когда он увидел на кафельном полу тело полуобнаженной женщины, державшей в черных раздутых пальцах связку ключей. Химическое оружие поразило ее в тот момент, когда она собиралась закрыть магазин. Она сорвала пуговицы со своей блузки в попытке разжать ужасные тиски, внезапно сжавшие ей грудь. Задравшаяся юбка открыла ноги в шелковых чулках, стянутых белой кружевной резинкой. Пибу почудились легкие движения в складках ее одежды и густых прядях волос. Какая-то жизнь продолжалась в этой гниющей плоти.

Пиба передернуло, в горле вновь возник кислый вкус вчерашнего вина. Он чуть не повернул назад, потом сказал себе, что не найдет лучшего места, где можно было бы разжиться одеждой, переступил через труп, осмотрел полки, выбрал широкие джинсы, серые хлопчатые трусы, пару носков веселой расцветки, черную рубашку на кнопках, кожаную куртку-пилот, высокие кожаные ботинки. Он брал вещи наугад, не теряя времени на то, чтобы примерить их или хотя бы убедиться, что это нужный размер – впрочем, стоявшие на этикетках цифры все равно были для него такой же загадкой, как иероглифы. Торопясь скорее убраться из этого кошмарного магазина, он снял со стойки солнечные очки в золотой оправе, в чьих вогнутых стеклах мир отражался, словно в кривом зеркале. Ему пришло в голову, что надо проверить содержимое кассы. Деньги всегда могут пригодиться. Он повернул ключик, вставленный в скважину, и ящик открылся. Распихав по карманам банкноты в десять, двадцать и пятьдесят евро, он стал выгребать монеты и тут заметил два маленьких тельца у входа в коридор. Два бугорка плоти в ореоле белокурых кудряшек. Дети двух-трех лет, мальчик и девочка, конечно, близнецы, чье сходство из-за разложения стало поразительным. Крошечный белый червячок вылез из глазницы одного из них, двинулся по щеке, свалился на ковер и непринужденно пополз в сторону плинтуса.

Пиб выронил монеты и бегом бросился к выходу.

– У тебя воняет жопа у тебя воняет жопа у тебя воняет жопа у тебя воняет жопа у тебя воняет жопа…

Трисомики добавили новое звучное слово к своему заклинанию. Он не ответил на вопросительный жест Стеф, ринулся в ванную, запер дверь на засов, сорвал с себя одежду и встал под сильный поток воды, не заметив, холодная она или горячая.

– Чертов бардак.

Из темноты выныривали все новые и новые фигуры. Они шли неторопливо, постепенно сжимая кольцо. Было что-то механическое, безжалостное в этом неуклонном продвижении вперед. Никто из них не падал, хотя товарищи по подполью и освобожденные узники валились вокруг него, словно кегли.

Он отступал, держа палец на спусковом крючке своей штурмовой винтовки. Вокруг него свистели и завывали пули. Он сдохнет здесь, перед ЦЭВИСом Центра, сраженный автоматной очередью, преданный, попавший в западню вместе с другими членами организации Центр-Берри. Два дня назад небольшое торжество в честь его двадцатилетия завершилось незабываемой попойкой. И не менее памятным похмельем.

Он сполна насладился всеми выгодами своего подпольного положения. Вступив в ячейку в возрасте шестнадцати лет, он избавился от школы, призыва, отправки на Восточный фронт, овладел всеми видами огнестрельного оружия, выучился на подрывника. Жизнь его была насыщенной: дерзкие вылазки, облавы, акции саботажа, краткие и страстные объятия случайных женщин. При виде легионеров, окружавших ЦЭВИС, он понял, что война – это не игра. Лицо у него было зачернено древесным углем, жалкая предосторожность, которая ничем ему не поможет. Убьют, как собаку. Солдаты архангела Михаила бросят его тело в ров или в большую печь для сжигания отходов вместе с усамами. Он исчезнет с лица земли, не оставив никакого следа, даже надписи на могильном камне.

Эти ублюдки позволили членам организации освободить первых узников и лишь после этого открыли огонь. Они окружили большую часть членов подпольной партии ДСЕ и одновременно вырезали часть заключенных, разбежавшихся в темноте. Все было просчитано. Ничего удивительного, что революционеры с такой легкостью проникли в лагерь. Часовые не видели их, не слышали, как они карабкаются на вышки. Охрана подняла руки, не оказав никакого сопротивления, не подняв тревогу и даже не пытаясь бежать. По сигналу штурмовые группы вышли из мрака, открыли ворота и бросились к баракам.

Он с тремя товарищами ринулся к блоку ЗС. Огромными кусачками они разомкнули цепи на металлических дверях и взорвали замки, заложив в скважину крохотные взрыватели. Их вторжение вызвало переполох, но отнюдь не энтузиазм, на который они рассчитывали. Самые молодые заключенные, не теряя времени, устремились к выходу. Люди постарше мялись: они боялись, что администрация воспользуется ситуацией и прикажет убить их. Зачем бросаться в пасть волку? Армия Великой Нации Ислама скоро прорвет Восточный фронт, вернет им свободу, честь и имущество. Он объяснил, что правительство планирует их уничтожение, и через пару недель все они будут сожжены в большой печи. Эти слова вызвали поток брани и оскорблений: европейцы, основатели и защитники западной цивилизации, не могут хладнокровно истребить стариков, женщин и детей, подобное деяние противно их вере, понятиям нравственности и справедливости. Он напомнил, что подобный акт геноцида уже имел место на европейской земле. Они спросили, где найти убежище, если придется уйти из лагеря. По крайней мере, за колючей проволокой и в бараках они чувствовали себя в безопасности, здесь им не угрожал суд линча – их не разрежут на куски, не обольют бензином и не поволокут на привязи за машиной. Тут раздались протестующие голоса: в лагере с ними обращаются не лучше, причем делают это свои – как и на воле, солидарности нет и в помине. Часть узников согласилась следовать за ним. Встали даже старухи, пошли за мужьями и сыновьями, влились в людскую волну, хлынувшую к воротам.