Сквозь звон в ушах и уплывающее сознание Таисии вдруг почудился Федин слабеющий голос:

* * *

Нежнее нежного

Лицо твое,

Белее белого

Твоя рука,

От мира целого

Ты далека,

И все твое —

От неизбежного…

* * *

Наверное, она уже спала.

Или умерла.

Как странно и как хорошо, и ничего не хотелось менять.

* * *

Эльвира Эмих плохо запомнила этот сумасшедший вечер. Она была разочарована и опустошена: жизнь, поманившая шоколадной карамелькой, вновь подсунула пустышку.

Элька проклинала собственную слепоту: как она, с ее‑то опытом, сразу не поняла, что эти двое любят друг друга?!

«Не поняла — как же! Не захотела понять, другое дело, — зло одернула себя Элька. И, оправдываясь, подумала: — Но ведь Тася в самом деле встречалась с другим парнем, целых три месяца встречалась, это же правда… Ага, а ты была счастлива! Вовсе нет, я действительно думала, ну, мне хотелось думать…»

Элька закрыла за собой дверь Тасиной квартиры и угрюмо усмехнулась: на какое‑то время она тут полная хозяйка. Можно не спешить в свою конуру. Вряд ли Тасю скоро выпишут из больницы, раз увезли на «скорой» и даже сунули под капельницу.

«Интересно, что с ней‑то случилось? Вроде бы стреляли в Бекасова, и „дипломат“ его пропал… Деньги‑то как жаль, надо же, насколько глупо все вышло…»

Эльку буквально передернуло, стоило вспомнить сцену, свидетельницей которой она нечаянно стала: Таська рядом с Федором Федоровичем, рука в руке, его нестерпимо алая кровь под голыми Таськиными коленками…

Они видели только друг друга!

И несуразная девчонка заявила, что любит его.

Вот так, запросто.

И если Элька не сошла с ума, кажется, Бекасов читал какие‑то строки из Мандельштама, а потом потерял сознание…

* * *

Звонок раздался вовремя. Элька как раз таращилась на жутковатый скелет любимой Таськиной гардении, вдруг в одночасье потерявшей все листья.

На разбитое окно. Не успела Элька ступить на порог кухни, как стекло из внутренней рамы с мерзким шорохом ссыпалось на подоконник.

На тонкие осколки сиреневого цвета на полу — Элька так и не поняла толком, чем ЭТО было раньше.

На фотографии. С них со странным торжеством смотрела на нее Таськина нянька, до чего же все‑таки неприятная старуха…

В глазок Элька не заглянула и грустно подумала, что становится похожа на глупую Таську.

А раз так, она не стала спрашивать, кто на площадке, — к чему? Просто распахнула входную дверь и натужно весело сказала:

— Входите, чего уж!

И замерла, потрясенная, — на пороге в мокрой куртке стоял Вячеслав Юрьевич Морозов, ее неприветливый, суровый шеф. А у его ног топтался уродливый толстый бультерьер, вероятно тот самый Суслик, и с него на коврик мутными струйками стекала вода.

— Это вы, — глупо пробормотала Элька. — Не ожидала…

Вячеслав Юрьевич смотрел на нее с холодным удивлением, он тоже вряд ли ожидал, что застанет здесь кого‑нибудь, кроме Таси.

Бультерьер шумно потянул носом. Потом тщательно обнюхал порожек и грозно зарычал.

Элька грустно сказала:

— Если вы к Тасе, ее нет.

Морозов явно ждал продолжения. В его зеленых глазах что‑то мелькнуло, они странно потускнели, будто выцвели. Эльке вдруг показалось — Вячеслав Юрьевич догадывается, что услышит.

Криволапый бультерьер смешно насупился, Элька смутно удивилась, что Таська чуть ли не влюблена в такого уродца.

Она отступила на шаг и угрюмо усмехнулась:

— Нам обоим не повезло.

Морозов промолчал.

— Вам нравилась Таська, а мне — Федор Федорович.

— Кто это? — Морозов хрипло откашлялся.

— Какая разница? — пожала плечами Элька. — Просто сегодня эти двое поняли, что любят друг друга.

— Вот как…

— Именно.

— И вы…

— Я осталась ни с чем. Впрочем, как и вы!

Нечаянные товарищи по несчастью, они стояли и смотрели друг на друга, не в силах остаться наедине со своими мыслями и своим одиночеством. Наконец Элька посторонилась, пропуская Морозова в квартиру. И равнодушно удивилась, когда он все‑таки вошел.

— Понимаешь, малышка, ты просто все эти годы не чувствовала себя защищенной…

— Неправда, — возмущенно посмотрела на мужа Таисия, — у меня всегда был ты! Я ни капельки не сомневалась, что ты за меня… ты за меня…

Она замялась, подбирая слова, и Бекасов с улыбкой помог:

— Хочешь сказать — я за тебя любому глотку порвал бы?

— Ну… да. — Таисия смущенно покраснела. — Разве не так?

— Спорить не буду.

— Я была как за каменной стеной, честно‑честно.

— И все‑таки тебе не хватало бабы Поли!

Федор Федорович вдруг оказался рядом, и Таисия не возражала. Прижалась спиной к его груди и удивленно подумала, что в жизни ей не было настолько хорошо и спокойно. Может, только в раннем детстве, на отцовских руках. Или на материнских?

Бекасов подул на светлые пепельные волосы, тонкие‑претонкие, как паутина поздней осенью. Зарылся носом в их душистую прохладу и еле слышно пробормотал:

— Поэтому ты и не отпускала ее…

Таисия промолчала, устроилась в его руках уютно, как котенок, разве что не мурлыкала. Или мурлыкала, а он не слышал, занятый своими мыслями?

Ну не хотелось Бекасову никакой мистики в собственной жизни! Хватит, наелся. Если бы не дурацкое предсказание старухи, они с Мелкой давно бы поняли, что любят друг друга. А вся эта история с полным именем…

Понятно, он тоже виноват, слишком упрям. Мог бы давно назвать Мелкую Таисией, хотя… она бы точно решила, что он издевается! Мол, столько лет обзывал Мелкой, а тут вдруг сподобился…

А‑а‑а, ладно! В этом мире, что ни делается, все к лучшему. Они все равно оказались вместе. Только теперь навсегда.

Бекасов усмехнулся: муж и жена, кто бы подумал!

Мама была счастлива, как услышала, что Федя женится, шепнула, что с его отрочества знала — этим все кончится. Уж слишком Таечка нежная, слишком… нездешняя, слишком… ранима и беззащитна.

Настоящий мужчина не смог бы ее оставить, а он у нее — самый настоящий. С рождения таким был. Годовалым цеплялся за ручку пакета, помогал нести: как же — мужик! А она — всего лишь слабая женщина.