– Из-за творческого кризиса?

– Вы очень проницательная девушка. Увы, для пишущего человека нет кары страшнее, чем отсутствие вдохновения. Но! – Борейша поднял указательный палец. – Забрезжил свет в конце тоннеля!

– Вас посетила муза?

– Так и есть! Я ведь пишу детективы, вы, должно быть, в курсе.

Марьяна кивнула. Пожалуй, на Левом берегу не было ни одного человека, который бы не знал, что Борейша «широко известный в узких кругах детективщик». На этом факте держалась вся его харизма.

– Все эти истории о Хозяйке колодца натолкнули меня на мысль, – Борейша снова оглянулся. – Натолкнули на гениальную, не побоюсь этого слова, мысль. Я напишу мистический роман по мотивам истории графа Лемешева и его несчастных жен. Это будет очень увлекательный роман, Марьяночка! Уверяю вас!

– Не сомневаюсь, – сказала она, поверх плеча Борейши поглядывая на рассредоточившихся по холлу гостей.

Все чинно и степенно, подобающе мероприятию такого уровня. На лицах вежливая заинтересованность, маскирующая скуку. Хлебников на подъеме: смеется, балагурит, не забывая обхаживать шишек из района. И только один человек не разделяет всеобщего благодушия. Во взгляде Моргана – все та же настороженность. Я слежу за тобой – вот что читается в его взгляде. Марьяна улыбнулась, отсалютовала ему бокалом с шампанским, ласково посмотрела на Борейшу.

– И насколько ваша книга будет биографична, Вениамин Петрович?

– Максимально биографична, Марьяночка! Разумеется, насколько это возможно в рамках выбранного жанра. Мистика, сами понимаете, – Борейша вдруг порывисто сжал ее запястье, несколько капель шампанского упало на пол. – Марьяночка, мне нужна ваша помощь!

– Чем же я вам помогу? – она недоуменно нахмурилась. – Не понимаю.

– Но вы ведь живете там!

– Где?

– В графском доме, посреди графского сада. Вы ближе остальных к этой истории с колодцем. Вы в эпицентре, Марьяночка!

Да, она в эпицентре. Здесь он прав. В эпицентре торнадо…

– Я приступаю к сбору материала для новой книги, планирую посетить архив, осмотреть усадьбу, если позволите.

– Я?.. Вениамин Петрович, вы, похоже, не совсем по адресу. Больница переезжает. Это вопрос нескольких дней. Вы слышали, мне уже выделили новое жилье. Вам стоит обратиться к Власу Палычу, он теперь новый хозяин.

– Ах, бросьте! – Борейша вздохнул. – Влас Палыч, конечно, милейший человек, но он прагматик. Ему неинтересен дух времени. Пару дней – и вся эта красота пойдет под снос. Я не успею! Мне нужно сейчас!

– Но что конкретно от меня требуется?

– Что конкретно? – Борейша казался растерянным. – Марьяночка…

Договорить он не успел.

– Марьяна Васильевна! – лавируя в толпе гостей, к ним с крейсерской скоростью приближался Хлебников, волоча на буксире тетеньку из райисполкома. – А что это ты, голуба моя, прячешься? Вениамин Петрович, смотрите, заревную! – Он похлопал Борейшу по плечу, в ответ тот виновато развел руками. – Вот, Ангелина Викторовна, это наша молодая поросль! – Он посмотрел сначала на тетеньку из района, потом на Марьяну.

– Здравствуйте, – она вежливо поздоровалась с тетенькой.

В ответ та кивнула со сдержанным достоинством, наверное, намекая, что общаться с молодой порослью накоротке ей не по статусу, да и не особо хочется.

– Вот завтра поедем с Марьяной Васильевной знакомиться с ее новым жилищем. Так сказать, воплощать в жизнь программу «Новому специалисту – новое жилье».

– Новое? – Марьяна никак не могла припомнить, чтобы на Правом берегу строили новое жилье.

– Отремонтированное, – Хлебников стрельнул в нее раздраженным взглядом. – Капитально отремонтированное! Практически с евроремонтом.

Какой смысл сельский голова вкладывал в слово «евроремонт», Марьяна боялась даже представить, но на всякий случай еще раз горячо поблагодарила сначала Хлебникова, потом райисполкомовскую тетку. Этого хватило, чтобы Хлебников оставил их в покое и устремился к Яриго, о чем-то мило беседующим с Агатой.

– Так что вы хотели, Вениамин Петрович? – Марьяна допила шампанское, посмотрела на Борейшу.

– Возможно, моя просьба покажется вам странной…

– Как бы то ни было… – она улыбнулась.

– Продайте мне вдохновение, Марьяночка! – Борейша прижал к груди пухлые ладони.

– Простите, я не совсем понимаю. – Она и в самом деле пока не понимала, куда он клонит.

– Ваш медальон, – сказал Борейша шепотом. – Я почти уверен, что он принадлежал графу, а возможно, одной из его жен. Вы и подумать не можете, какой это мощный источник вдохновения для меня. Прикоснуться к истории… – он протянул к Марьяне руку, словно и в самом деле хотел дотронуться до медальона, но, поймав предупреждающий взгляд, виновато улыбнулся: – Простите великодушно. Мы, писатели, странный народ. Иногда нам нужен катализатор.

– Мой медальон?

– Я понимаю, это несколько неожиданно, если не хотите продавать, сдайте в аренду.

– В аренду?..

– Боже, что я несу! – Борейша схватился за голову. – Мне хватит нескольких дней, мне нужно только начать.

– Ваш роман?

– Да. Это трудно объяснить, это слишком тонко, слишком эфемерно. Вот у вас, Марьяночка, возникала когда-либо острая потребность обладать чем-то, какой-нибудь особенной вещью?

– Да. – Она вспомнила, как в первый раз увидела медальон в антикварном салоне. – Но я не могу ни продать его вам, ни дать напрокат. В каком-то смысле он для меня тоже особенная вещь.

– Я понимаю. – Борейша улыбнулся, отступил на шаг. – Простите меня.

– И вы меня. – Марьяна вымученно улыбнулась. – Может быть, вам стоит поискать другой катализатор?

– Так и сделаю, Марьяночка.

– Вениамин Петрович?..

– Да?

– О чем она будет? Ваша новая книга. – Она не понимала, зачем ей нужен ответ на этот вопрос. Просто вдруг захотелось спросить.

– О чем? – Борейша замер в растерянности. – Я думаю, она будет о любви.

* * *

На сердце лежал камень. И не камень даже, а многотонная плита. Всего каких-то несколько дней – и его жизнь перевернулась с ног на голову. Он поступил опрометчиво и глупо. Мало того, его бездействие было опасным, но он дал слово, от которого, вероятно, сейчас зависели чужие жизни.

Марьяна попросила об отсрочке на сутки. Стоя на коленях попросила… И в том, как она это сделала, не было ни коварства, ни актерской игры, а было… Что же это было на самом деле, он не успел понять, не поймал это тревожное, ускользающее чувство неправильности. У него были доказательства, он на девяносто девять процентов верил в ее виновность, и он все равно ее отпустил, ухватился за ничтожный один процент, за обрывки воспоминания о ней другой – ласковой, человечной, сломя голову спешащей на выручку к больному мальчишке, сражающейся за нормальные условия для никому не нужных стариков. Об этом он думал все время, о тех, кому она помогала, а не о тех, кого она хладнокровно убила. Может быть, это последствия душевной травмы? Что-то вроде раздвоения личности? Хотелось бы верить, но умом Морган понимал, всем убийствам имелось одно-единственное объяснение, все они тем или иным боком имели отношение к кладу. Не душевная болезнь, а алчность – вот что ею двигало. И теперь, когда отмеренное ей время подходит к концу, как она поступит? Что предпримет? Попытается сбежать или снова нападет?