Она вопросительно замолчала, ожидая ответа Журова. И в наступившей тишине почувствовала неловкость. Словно к тем обвинениям, доставшимся ей по наследству, причастен и самый дорогой человек, сидящий с ней рядом, который вытащил её из заброшенной богом деревни, помог стать ей самостоятельной. И словно оправдывая себя и свою бабушку, эту неожиданно возникшую паузу, грозящую перейти в молчаливую обиду, она пролепетала:

— Но ведь неприятности не могут длиться вечно! Посмотри, ведь всё уже не так, всё изменилось!

— Как звали твою маму? — неуверенно спросил Журов, безуспешно пытаясь вспомнить фамилию той девушки.

— Её звали Марией.

Ни один мускул не дёрнулся у Поликарпа, выдавая волнение. Где-то подсознательно, он уже давно принял для себя то роковое сходство девушек и только не хотел в этом признаваться. Никогда не расспрашивал Гулю о её родителях и не собирался гадать или пытаться выяснить истину, быть может, потому что это сходство дарило ему надежду на получение индульгенции за тот давний грех…

Теперь, сидя на качающейся лавке у могилы своего заместителя, среди покосившихся крестов он подумал, что здесь могут лежать много людей, с которыми он был знаком. Однокашники, товарищи по институту, с кем сталкивался по службе или просто встречал, проходя мимо по коридорам главка. Что успели сделать они за свою жизнь? Для чего жили? Были ли у них семьи? Он ничего этого не знал. А что он мог знать, если его даже родной младший брат не интересовал. Быть может, он тоже умер, в одиночестве разбив своё сердце о северный ледяной холод. Ведь ему уже должно быть за пятьдесят.

Поликарп подумал, что жизнь всегда заманивает тебя большими перспективами. Не смущается дарить людям надежды и совершенно не даёт времени на их осуществление. Он вспомнил своего давнего друга — тестя Ткача. Его торжественные похороны и обещания позаботиться о его жене и дочери. Обещание заботиться об Ольге, жене Березина и его детях. Обещание Маше, Гуле… Обещания…обещания….

И что же теперь, когда Гуля узнает, что в отношении его возбуждено уголовное дело и он сядет в тюрьму, точно так же как должны были сесть те мерзкие твари, изнасиловавшие её мать? Так же носившие погоны и обещавшие помогать людям. Значит он такой же негодяй как они, презираемый всеми честными людьми. Как он сможет объяснить ей разницу и нужно ли ей это знать. Она живёт совершенно в другом, чистом, ярком, полном красок, мире искусства. И он, подарив ей этот мир, сейчас возьмёт рукой за её тонкую нежную шейку и ткнёт носом обратно в мерзость и грязь. Подтвердит пророчество старой киргизки?

Он снова вспомнил легенду о Фениксе, которую рассказывала ему Гуля:

«…ибо, не утратив жизнь, не сохранишь её и не воскреснешь, если не умрёшь…».

Что-то было в этих словах притягательное. Быть может надежда на обновление? Когда тебе даётся ещё шанс, чтобы начать сначала…

Журов почувствовал, как зажгло в груди. Он прижал правую руку к кителю и почувствовал ремень от подмышечной кобуры. Наградной пистолет был всегда с ним.

Проходили дни похожие между собой словно однояйцовые близнецы. Каждый раз, просыпаясь утром, Ткач ожидал вызова к следователю, но этого не происходило. Постепенно время становилось единым потоком, разрываемым перемычками на приём пищи, сон и оправление нужд. Он оставался один в четырёхместной камере с двумя двухъярусными кроватями вдоль стен. Серая краска, покрывающая стены и потолок, серые кровати и проникающий с улицы в приоткрытую форточку серый воздух практически сливались с цветом его кителя, словно он здесь родился, приобретя материнскую окраску.

Когда в квадратное окно прозвучало «Ткач, приготовиться на выход без вещей» он даже не сразу почувствовал облегчение. Где-то глубоко в сознании затеплилась искорка надежды, что вот быть может сейчас всё и разрешится. Окажется шуткой. А потом ему позволят забрать вещи и вернут чемодан, хотя какие вещи у него могут быть? Лишь те, что он хранил в своей маленькой сумке: зубная щётка, лезвия, да тюбик с пастой!

Его даже не переодели, что положено. Лишь сказали, что за вещами послали нарочного к жене. Ткач неоднократно бывал раньше в таких заведениях, но в ином качестве. Ходил допрашивать по поручению следователя. Или по собственной инициативе работал с агентурным аппаратом, внедряя его к разрабатываемым. Сочиняя легенды и оперативные комбинации. Выдумывая хитрые вопросы, чтобы вытянуть из преступника истину. Но сейчас он находился по другую сторону закона, и какие оперские уловки готовят ему, он не знал.

Ситуация была банальна: взятка в особо крупном размере, отягощенная его должностным положением.

Он думал о том, что из этого эпизода, грамотный прокурор может развить такую бомбу, что мало не покажется. Воспользуется помощью недоброжелателей, тех же конкурентов и насобирает уйму эпизодов. Как поедет по руководителям районных подразделений. Стоит немного подмаслить, да пообещать, что я выйду не ранее, чем лет через десять, они ведь всё расскажут. Свалят на меня не только то, что мне давали, но и предыдущим начальникам. Слепят целое дело, как при Сталине. Организуют открытый процесс где-нибудь в актовом зале, чтобы все видели. Да ещё пригласят иностранных корреспондентов, чтобы показать, как в нашей стране борются с коррупцией. Да по такому случаю, президент и смертную казнь может ввести на время. Хрущёв же вводил! Надо им с чего-то начать. А точнее с кого-то! Но почему именно с меня? Почему я стал той точкой, с которой наша страна пойдёт в новом направлении? Проанализируют весь ход продажности и воровства, начиная с Горбачёва, развалившего великую державу. А затем и Ельцинскую демократию оценят по достоинству. Не говоря уже о Путине и его нефтяных корешах…

На этой мысли трагедийность судьбы самого Ткача показалась ему несколько торжественной, ставшей отправной точкой нового курса развития целой страны. Подытоживая его мысли, снова звякнул металлический запор камеры, и строгий голос охранника подвёл итог:

— Ткач, на выход, без вещей!

В следственной комнате его ожидал Сорокин. Самодовольно растянув в улыбке букет своих губ, он жестом пригласил Ткача сесть. Конвойный ушел, оставив их наедине.

— Извините, товарищ генерал, что позволяю сидеть в вашем присутствии, ещё шире улыбнулся Сорокин обнажая ряд крупных щербатых зубов, — такая уж ситуация сегодня! В руках у него трубочкой трепыхалась газета, которой он легонько постукивал по прямоугольному свёртку, лежащему на столе.

Ткачу показалось, что тот просто светиться счастьем, которое переполняет его. Запираемое внутри, словно содержимое бутылки с бродящим квасом, оно грозило вырваться, едва будет приоткрыта пробка. Сорокин мечтал выплеснуть свою радость на всех и, не жалея, поливать ею всё подряд. Едва сдерживая в себе этот внутренний порыв, и чтобы слегка разрядиться он прошептал, выпуская изнутри газ:

— Я ведь теперь генерал, товарищ арестованный! Генерал.

И заёрзал на стуле, словно готовился к очередному приоткрытию пробки.