– Я был здесь,– спокойно проговорил грек,– и мой че­реп был бы расколот пополам топором, что метнул в меня какой-то вельможа, если бы он не попал в стойку шатра и не застрял там.

При этих словах вся кровь отхлынула от лица Мардо­ния. У западного входа в шатер, именно там, где прорва­лись спартанцы, до сих пор торчал топор, засевший так глубоко в кедровой древесине, что его было не вытащить, не расколов шест, и потому плотники оставили топор на месте. Они только отпилили топорище, а шест укре­пили и обвязали веревкой.

Взгляд эллина уставился прямо на Мардония.

– Топор метнул этот господин. Его я тоже помню.

Лицо полководца на мгновение омертвело, выдав прав­дивость сказанных слов.

– Его меч,– продолжал грек,– перерубил запястье од­ного спартанского воина, замахнувшегося копьем, чтобы, метнуть его в Великого Царя.

Великий Царь спросил Мардония, действительно ли это правда. Полководец подтвердил, что в самом деле нанес такую рану нападавшему спартанцу, одному среди мно­жества других.

– Тем воином,– сказал Ксеон,– был Александр, сын Олимпия, о котором я рассказывал.

– Тот мальчик, что отправился вслед спартанскому войску? Который переплыл залив перед Антирионом?

– Да, только уже взрослый,– подтвердил грек.– Вои­нами, что увели его из этого шатра, прикрывая своими щитами, были Полиник и мой хозяин Диэнек.

Все на какое-то время замолкли, усваивая услышанное. Потом Великий Царь проговорил:

– Они действительно были теми людьми, что про­никли сюда, в этот шатер?

– Они и еще другие, Владыка. Как видел сам Великий Царь.

Полководец Мардоний не желал верить. Он впал в ярость. Он обвинил пленника во лжи, в том, что тот сочинил свою историю по обрывкам, которые он подслушал у обслуживавших его поваров и медиков. Пленник же по­чтительно, но страстно отверг обвинение.

Оронт, начальник стражи и подчиненный Мардония, объявил, что грек никак не мог узнать об этих событиях от поваров и медиков, согласно предположению полководца. Он, Оронт, лично следил за изоляцией пленника. Никому, даже людям из продовольственной службы и подчиненным Царского лекаря, не позволялось находиться наедине с этим человеком, пусть даже одно мгновение, без непосред­ственного надзора Бессмертных Великого Царя, а они, как всем известно, не имеют себе равных в скрупулезности и исполнительности.

– 3начит, он узнал эту историю по слухам в сраже­нии,– настаивал Мардоний,– от спартанских бойцов, которые действительно прорвали охрану Великого Царя.

Все внимание теперь переметнулось на пленника Ксе­она, которого совершенно не трогали все эти обвинения, что грозили ему смертью на месте: Он смотрел на Мар­дония ровным взором и обратился к нему без малейшего страха:

– Я мог бы узнать эти сведения, господин, именно так, как ты предполагаешь. Но как же я сумел опознать имен­но в тебе человека, метнувшего топор?

Великий Царь подошел к месту, где застрял топор, и кинжалом перерезал обмотанную веревку, чтобы рассмот­реть оружие. На стали топора Великий Царь различил двухголового грифона – клеймо Эфеса. Этот корпус ору­жейников обладал привилегией снабжать клинками и копьями Мардония и его военачальников.

– А теперь скажи, что рука божества не имеет к этому отношения! – обратился Великий Царь к полко­водцу.

Великий Царь объявил, что Он и Его советники уже услышали много поучительного и неожиданного из расска­за пленника.

– А насколько больше мы еще можем узнать?

Радушным жестом Великий Царь велел придвинуть этого человека, Ксеона, поближе к Себе и позволить ему, все еще тяжело больному, прислониться к чему-нибудь.

– Пожалуйста, друг мой, продолжи свой рассказ. Рас­сказывай, как хочешь, в каком порядке велит тебе твой Бог.

За последние девять лет я раз пятьдесят на­блюдал, как войско строится на равнине под Афиной Медного Дома, готовясь к тому или иному походу. На этот раз войско, направляе­мое к Горячим Воротам, было самым незначи­тельным из всех виденных мною. Не призыв двух третей, как перед Энофитой, когда около шести тысяч воинов, оруженосцев и вспомо­гательных войск заполнили равнину, не поло­винный призыв, четыре с половиной тысячи, как перед Ахиллеоном, даже не две моры, по­чти две с половиной тысячи, когда Леонид вел войско на Антирион, а мы с Александром, еще мальчишками, отправились вслед.

Триста.

Ничтожное число, гремящее на равнине, как горошины в горшке. В авангарде вдоль дороги стояли всего три дюжины вьючных живот­ных. Было всего восемь крытых возов, а стадо жертвенных животных гнали лишь двое маль­чишек-пастушков. Обоз уже отправился в ше­стидневный путь. Ожидалось, что по пути спартанцев будут снабжать провизией союз­ные города, поскольку гонцы из Спарты соби­рали людей для пополнения войска, чтобы довести его общую численность до четырех ты­сяч.

На прощальном жертвоприношении, выполненном Лео­нидом как верховным жрецом, царила торжественная ти­шина. Ему прислуживали Олимпий и Мегистий – фиван­ский прорицатель, пришедший с сыном в Лакедемон по своей воле, ибо он любил не один лишь свой родной город, но всю Элладу. Он желал внести безвозмездный вклад в общую победу своим искусством прорицания.

Все войско, все двенадцать подразделений, без оружия из-за карнейского запрета, но в своих алых плащах, вышли посмотреть, как Триста отправятся в поход. До окончания жертвоприношения каждый воин из Трехсот стоял с вен­ком на голове, с ксифосом и щитом, в алом плаще на пле­чах, а оруженосец рядом держал копье. Как я уже сказал, был месяц карней – новый год по греческому календарю начинается в середине лета. Каждый мужчина должен был получить на год новый плащ вместо потертого старого, изношенного за четыре сезона. Но Леонид приказал для Трехсот отменить выдачу. Он сказал, что для города слиш­ком расточительно снабжать новой одеждой людей, кото­рые проносят ее лишь краткий срок.

Как и предсказывал Медон, Диэнек попал в число Трех­сот. И сам Медон тоже. В свои пятьдесят шесть он оказался четвертым по возрасту – после самого Леонида, которому уже перевалило за шестьдесят, Олимпия и предсказателя Мегистия. Диэнека поставили во главе эномотии из лоха Геракла. Так же были избраны олимпийские победители – братья Алфей и Марон. Они должны были войти в эномо­тию, представлявшую мору Олеастера, из лоха Дикой Оли­вы, которая становилась справа от Всадников, в середине строя. Они сражались как диасы, это была пара из пентат­иета и борца, которая возвышалась над полем битвы несокрушимой башней. Их включение в число Трехсот очень воодушевило всех. Попал в избранники и посол Аристо­дем. Но самым неожиданным и нелогичным было вклю­чение в войско Александра.