Dolcemente[56]

Чичи взяла «Чикаго трибьюн» со стойки регистрации отеля «Дрейк», открыла газету и листала ее, пока не нашла рецензию на выступление своего ансамбля в «Дэнни Галлоуэй представляет», новом ночном клубе у озера.

Джимми Арена влетел в Чикаго со своим SRO-Оркестром на струнах скрипки и проехался на метро на тяге лучших духовых, которые мы здесь видели с тех пор, как Гай Ломбардо[57] весной побывал у нас на гастролях. Примечательны очаровательная Далила Энтвистл и комедийная зарисовка с балеринами на деревянных духовых и характерной певицей Чьи-Чьи.

Чичи посмеялась написанию своего имени (похоже, не родился еще журналист, способный правильно его воспроизвести) и вырвала лист, чтобы отправить Люсиль, та добавит его к своей стопке газетных вырезок с рецензиями со всей страны. Когда у сестры найдется время, она наклеит их в альбом, который уже распирало от рецензий из каждого селения, способного соорудить хоть какое-то подобие сцены, – от джерсийского побережья до самого Феникса.

Джимми Арена и его SRO-Оркестр уже четыре раза продлевали свои первые гастроли, стартовавшие осенью 1939 года. То, что начиналось как трехмесячная программа выступлений, превратилось в поистине бесконечное турне. Ангажементы сыпались как из мешка, и ансамбль процветал. Если от них уходил трубач, немедленно появлялся другой, и так было со всеми музыкантами – ударниками, медными и деревянными духовыми, струнными. Однако, даже несмотря на замены и приток свежей энергии, постоянные разъезды начинали плохо отражаться на основном составе.

Чичи вдохновлялась опытом кочевой жизни и выступлений, чтобы в свободное время сочинять как можно больше песен, а когда не сочиняла и не выступала, шила. В начале этого года она даже написала Барбаре: «Не присылай продуктов, лучше отправь мне отрез тафты!»

Чичи сложила газету. Она направлялась к лифтам в глубине вестибюля, когда из одного из них вышла Далила Энтвистл. Одетая в пальто мягкого коричнево-рыжего оттенка, с бархатной шляпкой в тон и болтавшейся на запястье сумочкой, Далила смотрела прямо перед собой и дрожащими руками натягивала перчатки. За ней следовал носильщик с тележкой, на которой громоздился багаж солистки.

– Куда ты, Далила? – спросила Чичи.

– На восток. Буду ехать на восток, пока поезд не остановится на самом берегу Атлантического океана.

– Ты уходишь из ансамбля?

– Я не могу здесь оставаться.

– Что случилось?

– Спроси у мистера Армы.

– Что он такое сделал?

– А чего он только не делает с каждой встречной продавщицей, официанткой и старшеклассницей?

– Мне очень жаль. Прости. – Чичи чувствовала, что ей следует извиниться за Тони. Как-никак на сцене она была его второй половиной.

– Мне и самой жаль, – вздохнула Далила. – Мне нравился оркестр. И ты мне тоже нравилась.

– Ты поешь как английский жаворонок, просто чудо что такое. Мне ужасно неловко, что так вышло. Могу ли я что-нибудь для тебя сделать? Хочешь взять ноты от своих песен?

– Оставь их себе. Никогда в жизни больше не стану петь твою «Марию». Хоть песня и прелестная. – Далила направилась было к двери, но вернулась. – Знаешь, все эти песни, которые ты пишешь…

– Да?

– Попробуй написать песню для тех, у кого сердце разбито. А то ты расхваливаешь счастье, но все это неправда.

Чичи проводила взглядом Далилу, пока та не исчезла в крутящейся двери отеля. Швейцар остановил такси на Мичиган-авеню, с помощью носильщика погрузил в него багаж Далилы и усадил ее в автомобиль. Водитель захлопнул багажник, запрыгнул на свое место и выехал на дорогу.

Чичи была в ярости. Внезапный уход Далилы означал, что придется репетировать с новой солисткой, писать для нее новые песни и менять аранжировку старых по голосу и диапазону новой певицы, – и все это лишь потому, что Тони не может устоять перед девушками, неспособными устоять перед ним. Она целый год не затрагивала этой темы, но теперь будет вынуждена поговорить по душам со своим paisano[58]. Должен же кто-то это сделать. Настало время Тони Арме наконец-то повзрослеть.

В дверь номера Чичи негромко постучали.

– Войдите, – сказала Чичи, мешая суп в кастрюльке.

– Ты занята? – В дверном проеме маячил Тони.

– Да, занята. Я вынуждена сочинять новую вводную песню, потому что Далила от нас ушла. – Чичи выудила из банки маринованный огурец и положила его на тарелку рядом с только что сделанным сэндвичем с маслом и ветчиной. – Молодец, Валентино!

Тони вошел в номер и закрыл за собой дверь.

– Она просто чересчур болезненно отреагировала.

– Ты так считаешь? – Чичи вручила ему салфетку и сделала знак садиться.

– Это истинная правда. – Он сел и накрыл салфеткой колени.

– Всегда виноват кто-то другой, да?

– Разве ты не на моей стороне?

– Уже нет.

Она протянула Тони тарелку с сэндвичем и огурцом.

– Это же твой ужин, – возразил он.

– Я не голодна. Бери и ешь. Тебе нужны силы, – скомандовала она и язвительно добавила: – Судя по всему.

Чичи сбросила открывалкой крышку с бутылки с холодной сарсапариллой[59] и поставила ее на стол.

– Ты ужасно плохо со мной обращаешься, – пожаловался Тони, отпивая из бутылки.

– А ты ужасно глупо себя ведешь.

– Ты ранишь меня в самое сердце.

– До тебя вообще доходит, о чем речь? – Чичи разлила густой томатный суп по кружкам, разорвала пополам багет, протянула половину Тони и поставила суп на стол между ними.

– Ну ладно, признаю, я идиот, – согласился Тони.

– Хорошо, продолжай, – кивнула Чичи, отхлебнув супа.

– Вместо того чтобы сказать девушке, что между нами все кончено, я ей это показываю.

– Далила уж точно предпочла бы честный разговор, вместо того чтобы к ней выстроился целый кордебалет из разнообразных девиц, спешащих сообщить, что они были с ее парнем втайне от нее. Я не знаю, что именно ты натворил, но этим утром она проснулась униженной и растоптанной.

– Об этом я сожалею.