— Могли бы, но не стоит, — Чурбаков закурил — отъездил я свое с мигалкой.

Микроавтобус как по графику прибыл на территорию военного аэродрома. Военный самолет уже стоял, готовый к вылету. Командир корабля со звездами майора поздоровался с Чурбаковым.

— Тут, майор, у нас кое-какие изменения, — сказал Вадим Семенович.

— Какие изменения?

— Ящик с собой повезем.

— Большой? — спросил майор.

— Да нет, не очень. Но это, естественно, за отдельную плату.

— Понятно, — сказал пилот.

— Свиридов, рассчитайся.

Свиридов дал пятьсот долларов, летчик довольно улыбнулся.

— За такие деньги я готов пять ящиков доставить в Калининград. Хороший вы пассажир, Вадим Семенович.

— Сам знаю, что неплохой.

— Сейчас ребята загрузят ящик, отгонят микроавтобус, потом за ним приедет человек.

Чурбаков и его люди действовали слаженно, все у них было предусмотрено, все находилось на мази.

Ящик загрузили в самолет, Свиридов быстро отогнал темно-синий «Форд» к КПП и позвонив по телефону, приказал, чтобы за ним приехал один из людей Чурбакова.

— Все в порядке? — спросил Бородин," когда Свиридов подошел к самолету.

— Конечно! А как же может быть иначе? Все чики-чики.

— Ну и прекрасно. С богом! — Бородин со Свиридовым хлопнули по рукам.

Чурбаков, увидев этот жест своих людей, улыбнулся. Ему нравилось, когда у них такое хорошее настроение, когда все клеится, все совпадает, как хорошо пригнанные детали.

Самолет взревел моторами, разбежался по взлетной полосе, легко оторвался от бетона и взял направление на северо-запад. Кроме пилотов в этом военном самолете, выполняющем грузовые коммерческие рейсы, находилось еще четверо. Троих летчики видели, а о существовании четвертого даже не догадывались. А французский коллекционер Жак Бабек находился в глубокой отключке под деревянной крышкой зеленого ящика.

— Послушай, Павел, обратился к Свиридову Вадим Семенович, — иди глянь, может, наш клиент уже концы откинул?

— Да что вы, Вадим Семенович! — сказал Свиридов, поднимаясь. — Жив-здоров, я в этом уверен.

— Хорошо что уверен, но тем не менее, посмотри.

Дорого ведь стоит французишко.

— Сейчас гляну.

Покачиваясь и придерживаясь за переборки, Павел Свиридов направился в грузовой отсек, заполненный холодильниками и стиральными машинами. Среди всей этой бытовой техники стоял длинный темно-зеленый ящик размерами два с половиной на метр с плотно пригнанной крышкой, закрытой на два замка. Свиридов пробрался по узкому проходу, опустился на колени, отщелкнул замки, поднял крышку.

Он был абсолютно уверен, что Жак Бабек жив-здоров и спит. Но тем не менее, несколько секунд посмотрев на безмятежное лицо француза, Свиридов взял руку Жака Бабека, нащупал пульс и хмыкнул. Затем взглянул на свои часы, посчитал количество ударов и ухмыльнулся.

«Ну и боров! Спит, как ребенок и пульс как у десантника».

Крышка была закрыта, замки защелкнуты. Павел Свиридов с улыбкой на губах вернулся в тот отсек, где сидели Бородин и Чурбаков.

— Ну что скажешь, Паша? — спросил Бородин.

— Что я могу сказать — спит наш француз.

— Это хорошо, — сказал Бородин, — небось, целую ночь волновался, не спал. Прилетим на место, он выдрыхнется, будет свеженький, как огурчик.

— Сразу, как прилетим, попытаемся договориться, — бросил короткую фразу Чурбаков.

— Да, Вадим Семенович, как скажете. Думаю, мы его обломаем в первые дни, — хохотнул Свиридов, вытряхивая из пачки сигарету.

— Не курил бы ты, — одернул своего подчиненного Чурбаков, — и так тошно от этих перелетов. Вообще мне кажется, что моя жизнь проходит в самолете, а не на земле. Болтаемся чуть ли не по два раза в неделю в дурацких грузовых самолетах. Я скоро подхвачу какую-нибудь воздушную болезнь.

Бородин со Свиридовым расхохотались.

— Чего ржете, — прикрикнул на них Чурбаков, — не видите, мне худо!

— Вы бы, Вадим Семенович, коньяка глотнули, — в руках Павла Свиридова появилась плоская блестящая фляга с золоченым двуглавым орлом.

— Ну давай свой коньяк. Небось, паршивый?

— Да нет, вы же знаете, Вадим Семенович, паршивых не употребляем.

— Знаю. Пьете всякую мерзость.

Тем не менее, толстыми пальцами, которые не хотели слушаться, он открутил плотно пригнанную пробку и сделал два глотка. Прополоскал коньяком рот и откинулся на спинку кресла, прикрыв шляпой глаза.

— Через сколько будем? — спросил Чурбаков, морщась и отдавая флягу, вернее, он не отдавал, а просто протянул руку.

И Бородин тут же принял флягу и абсолютно не брезгуя, не обтирая горлышка, сделал несколько глотков.

— Думаю, как всегда, через час двадцать, если с погодой все будет в порядке.

— Вроде бы ничего идем, — сказал Свиридов.

— Не идем, а летим, — уточнил Чурбаков. — Если я усну, то минут через тридцать-сорок сходи глянь как там Жак Бабек. Слышишь, Свиридов, или нет?

Отвечай!

— Слышу, слышу, Вадим Семенович, схожу обязательно, гляну, — но затем Свиридов толкнул в плечо Бородина. — Слышишь, Серега, твоя очередь, так что ты пойдешь.

— Ладно, схожу я, — согласился Бородин и мужчины подмигнули друг другу, бросив взгляд на своего шефа. — Так что, допьем коньяк? — предложил Бородин.

— Можно, конечно. Давай.

Они, передавая друг другу плоскую флягу, принялись пить коньяк. Когда он был выпит, им захотелось закурить.

— Нет, не будем, — сказал Бородин и кивнул в сторону Чурбакова, проснется, шуметь начнет.

— Скоро прилетим, тогда и покурим.

— Ладно, хорошо, — ответил приятель.

Самолет подрагивал, наверное, вошел в тучу. Вздрогнул и Чурбаков, но глаз не открыл, лишь его одутловатые щеки затряслись, как холодец.

— Противно летать на этих турбовинтовых самолетах, — сказал Свиридов.

— Противно, Паша, зато безопасно. А самое главное, никто не контролирует. Летим себе и летим. И никто не знает, что мы загрузились, никто не знает куда самолет держит курс и самое главное, никто не спрашивает что мы там везем. Кстати, посмотри как там толстяк.

— Сейчас схожу.

Бородин и сам хотел встать и пройтись, ноги затекли. Он несколько раз присел, держась за подлокотник кресла, хрустнул суставами.

— Иди, иди, а то разбудишь, — прошептал Свиридов.

— Да не шуми ты, а то от твоего шума проснется.

Бородин сходил в грузовой отсек, с шумом откинул крышку. Веки француза дернулись, но не открылись.