— Да. Есть, конечно.

— Ань… Так, может, я того… Выпру его, а? — вытянул шею из-за плеча Ивана Витя.

— Нет, Вить, не надо. Идите, оставьте нас…

Иван шагнул в узкое пространство кухни, плотно прикрыл за собой дверь. Скинув куртку, бросил ее на спинку стула.

— Кофе дашь, хозяйка?

— Да. Сейчас сварю.

— Ладно, потом сваришь… Сядь, Аня.

Она послушно села на стул, слегка отвернув от него лицо. Стыдно ей было смотреть ему в лицо, ужасно стыдно…

— Ты почему сбежала вчера? Обиделась, что я на тебя не набросился?

— Не надо, Иван… Поверь, мне и самой стыдно вспоминать об этом… Глупо все вышло, прости.

— Конечно, глупо. Вот уж не думал, что на меня все еще можно смотреть как на жеребца-казанову… Раньше, может, и можно было, но сейчас-то!

— Я же сказала — прости! Что тебе еще от меня нужно? Ты за этим сюда пришел, чтобы стыдить меня?

— Нет. Не за этим. Я, Аня, в отношении тебя на большее рассчитываю.

— Интересно, на что это?

— А ты сама не догадываешься? Ты что, и впрямь думаешь, что я такой великий человеколюбец, очертя голову всем на помощь бросаюсь, душеспасительные беседы с заблудшими душами веду? Нет, Аня, это не так. Ты мне нужна, только ты. Во всех смыслах. Как человек, как женщина. Любимая — женщина. Одна единственная, неповторимая, со всеми своими ошибками и даже с горделивой греховной сутью, если хочешь. И со всеми болезнями — тоже.

— Да зачем, Иван… Что ты говоришь… С ума сошел? Я ж тебе объясняю — у меня рак… Меня скоро изуродуют до неузнаваемости! Вон, я завтра в больницу уже залягу… Причем надолго. Ты что, будешь таскаться ко мне в больницу? Тебе оно надо, Иван?

— Ох, глупая ты женщина, Анна… Даже не глупая, а просто дура. Нашла, чем испугать.

— Иван, мне грудь ампутируют, прости за такие подробности. А потом химиотерапию будут делать. И вообще… Я и сама не захочу тебе после всего этого на глаза показаться, понял? Нет уж, запомни лучше меня такой… Женщиной с профилем Нефертити, красиво поющей романсы…

Он помолчал немного, глядя куда-то мимо нее, потом усмехнулся, протянул через стол руку, жестко ухватил ладонь, сжал в пальцах. И заговорил тихо, грустно:

— Знаешь, Ань, я ведь на своем веку всякой женской красоты перевидал… Куда там твоей Нефертити — прекрасному эталону. Эталон красоты, Аня, это вовсе не внешние признаки. Да и не в самом эталоне, собственно, дело. Красота — это любовь, Аня. Любовь, которая внутри, а не снаружи. А все остальное — глупость, придуманная испуганными людьми. Красота в сути любимого человека, как ни банально это звучит. А я, наверное, через годы ошибок заслужил право на эту банальность. Да, я очень хочу быть банальным, Ань. Уж прости.

— Не знаю… Я не верю, Иван… Может, ты не понял? Я ж тебе говорю — меня физически изуродуют…

— Но ведь любовь-то в тебе не отрежут? Запомни, Ань, — никогда нельзя добровольно отсекать от себя достоинство, дающее право на любовь. Ты что, единственная на свете женщина, с которой такая беда случилась? Да многие через это проходят — и ничего, и живут, и счастливы… Поверь мне — и ты тоже пройдешь с достоинством. Мы вместе это пройдем, Ань. Я буду рядом с тобой, я тебе помогу… Ну же, улыбнись, посмотри на меня!

Он снова больно сжал ее пальцы, встряхнул слегка. Вдруг что-то ударило в голову, пробежало по телу горячей волной, остановилось в солнечном сплетении, защекотало, зашевелилось… И вздохнулось легко, и разом ушли страх и стыд, и впрямь захотелось ему улыбнуться, и даже кокетливо улыбнуться! И произнести через эту улыбку — да, я тебе верю, Иван. Верю и… люблю. Люблю и верю…

Не успела произнести — вздрогнула от короткого стука в закрытую кухонную дверь, от голоса Антона:

— Мам, извини, тебя тут к телефону… Говорят, срочно…

— А кто это, Антош?

— Не знаю. Женщина какая-то.

— Подожди, Иван, я сейчас…

— Да, жду. Я теперь уже никуда не уйду, Ань.

— Да…

Вышла за дверь кухни, взяла из рук Антона трубку, бросила коротко:

— Слушаю!

— Здравствуйте… — потек из трубки мягкий вежливый женский голос. — Вы Лесникова Анна Васильевна?

— Да, я Лесникова Анна Васильевна. А в чем дело? Вы кто?

— Меня зовут Селиванова Мария Аркадьевна, врач-маммолог из тридцать второй районной поликлиники.

— Да, да… Я понимаю, я приду к вам завтра за направлением, Мария Аркадьевна. Я уже готова. А что, доктор Козлов…

— Да я, собственно, вам поэтому и звоню, Анна Васильевна. Хотела, конечно, завтра с утра, но не выдержала. Вот, решила избавить вас от лишних мучительных часов…

— В каком смысле? Простите, что-то я не понимаю ничего!

— А я сейчас вам все объясню, Анна Васильевна. Дело в том, что мне очень срочно понадобился отпуск, именно в ноябре… А заменить меня было некем. Вот, посадили на мой участок неопытного специалиста, только-только вылупившегося из интернатуры.

— Козлова, что ли?

— Да. Геннадия Григорьевича Козлова. Вообще-то он способный, вы не думайте. Просто… Просто из-за его невнимательности небольшая накладка произошла…

— Какая накладка? Боже мой, что-то я совсем ничего не понимаю… Даже голова закружилась…

— А вы сядьте, Анна Васильевна. Сели?

— Да… Села… — осторожно нащупала она рукой валик дивана. — Вернее, держусь…

— Дело в том, что он результаты маммографии перепутал, в чужие конверты их разложил. Я вчера пришла в кабинет, чтобы разобрать бумаги, посмотреть, что да как, ну, и обнаружила трагическую ошибку. Он ваши результаты положил в конверт с надписью Весникова А.В., а результаты Весниковой — в ваш, с надписью Лесникова А.В. Представляете, даже инициалы совпали. Она Весникова Ангелина Викторовна…

— И что? Я не понимаю…

— Да, я представляю, конечно, в каком вы сейчас состоянии, Анна Васильевна. У вас стресс, на вербальном уровне вы плохо воспринимаете информацию. Это ничего, это бывает. Поэтому говорю просто — с вами все в порядке, Анна Васильевна! Вы не больны! Это Козлов все перепутал!

— Погодите… Как это — перепутал? Да вы что такое… Я же за эту неделю чуть с ума не сошла! Представляете, что со мной было, что я пережила, к чему я готовилась?

— Представляю, Анна Васильевна. Но что делать — этот Козлов…

— Да я… Да я на вашу больницу в суд подам!

— Ну, слава богу, нормальная реакция пошла… А относительно суда — что ж, подавайте в суд, это ваше право, Анна Васильевна. А что делать? Козлов допустил халатность, Козлову и отвечать. Хотя жалко — он и впрямь способный мальчик.

— Да Козлов он, а не мальчик!

— Ну да. Козловы, они все такие… — грустно усмехнулась на том конце провода врач Селиванова Мария Аркадьевна. — На роду им написано быть объектом для отпущения. Пожалейте его, Анна Васильевна.