Супруга сеньора, как и сам сеньор, должна защищать и оказывать покровительство, а посему обязана искоренять в себе чувства, подобные отвратительному страху. Только мужество достойно ее высокого происхождения.

Но разве это не был страх… именно страх… заставляющий так неровно биться ее сердце?

И все же сейчас чувство страха было каким-то особенным.

С широко распахнутыми глазами, не в силах пошевелиться, Анжелика позволила себе отдаться потоку противоречивых и неизведанных ощущений. Вспоминая суровый взгляд, который он на нее бросил, она вновь испытала прилив безотчетного страха. Потерпит ли она поражение, так никогда и не одержав победы? Теперь роли переменились.

Нет! Это невозможно!

То, что существует между ними, уже никогда не разрушить.

И Анжелика представила, как она воспарит в бесконечное небо, как захватит ее головокружительный вихрь сладостного покорения, а затем восхитительного взлета, чем-то похожего на смерть.

Правда открылась, и Анжелика сдалась и покорилась ей.

— Если это и есть любовь… Если ЛЮБОВЬ… Тогда да, Я ЛЮБЛЮ ЕГО!..

— Любовь, — говорил Жоффрей де Пейрак, — искусство любви, ценнейшее качество, которое свойственно нам, французам. Я побывал во многих странах и видел, что это признают повсюду. Так возрадуйтесь, мессиры, и гордитесь же собой, дамы, но не стоит почивать на лаврах, ибо нет ничего более хрупкого, чем подобная репутация, если только утонченное сердце и искусное тело не придут ей на помощь.

Он склонил голову, и на его лице в маске из черного бархата, обрамленном роскошной шевелюрой, сверкнула улыбка.

— Вот почему мы собрались здесь, во дворце Веселой Науки. Между тем я отнюдь не призываю вас вернуться в прошлое. Конечно, я буду вспоминать нашего мэтра в Искусстве Любви, который когда-то пробудил в сердцах людей это чувство, но мы не вправе забывать и то, что подарили нам последующие поколения, стремясь к совершенству: а именно искусство вести беседу, умение веселиться, блистать остроумием, а также более простую, но не менее важную радость, располагающую к любви, — заботу о хорошей еде и добром вине.

— О! Это мне больше по нраву! — закричал шевалье де Жермонтаз. — Ха! Чувства? Плевать мне на них! Я съедаю полкабана, трех куропаток, шесть цыплят, выпиваю бутылку шампанского вина, и пойдем, красотка, в кровать!

— Но если эта красотка зовется мадам де Монмор, то она утверждает, что вы способны в постели только на то, чтобы раскатисто и громко храпеть.

— Она рассказывает такое? О! Предательница! Это правда, как-то вечером я отяжелел…

Взрыв всеобщего смеха прервал толстого шевалье, который, чтобы восстановить хорошее расположение духа, поднял серебряную крышку одного из блюд и выхватил двумя пальцами куриное крылышко.

— Я если ем, то ем. Я не вы, и не валю все в одну кучу, пытаясь найти изысканность там, где в ней нет никакого проку.

— Грубая свинья, — тихо проговорил граф де Пейрак, — с каким умилением я смотрю на вас! Вы олицетворяете собой все то, что мы изживаем из наших нравов, все то, что мы презираем. Посмотрите, вы, мессиры, и вы, дамы, — вот потомок варваров, тех крестоносцев, которые с благословения своих епископов пришли, чтобы разжечь тысячи костров между Альби, Тулузой и По. Их зависть к нашему чудесному краю, где воспевалась любовь к дамам, была так сильна, что они выжгли его дотла и превратили Тулузу в город нетерпимых, подозрительных фанатиков с жестокими глазами. Не забывайте об этом…

«Ему не стоило говорить такие слова», — подумала Анжелика.

Гости смеялись, но она видела, как во взгляде некоторых из них сверкнул огонь непримиримости.

Казалось, этим вечером Жоффрею де Пейраку нравилось разжигать затаенную обиду, и не столько из провинциального фанатизма, сколько из отвращения к любым проявлениям ограниченности ума, грубости и глупости.

Анжелика, сидя с другой стороны во главе огромного стола, смотрела на мужа — его одежда из темно-красного бархата была украшена бриллиантами; черная маска и темные волосы оттеняли белизну высокого воротника из фламандских кружев, манжет, а также длинных подвижных пальцев, унизанных кольцами.

Анжелика была в белом, и это напоминало ей день свадьбы. Сегодня, как и тогда, за двумя огромными банкетными столами, расставленными в галерее второго этажа дворца, собрались самые знатные сеньоры Лангедока и Гаскони. Но на этот раз среди блестящего общества не было стариков и духовных лиц. Теперь, когда Анжелика могла каждого назвать по имени, она заметила, что большинство пар, окружавших ее этим вечером, не состояли в законном браке. Андижос пришел с любовницей, страстной парижанкой. Мадам де Сожак, жена судьи из Монпелье, нежно положила свою темноволосую головку на плечо какого-то капитана с золотистыми усами. Несколько шевалье приехали одни и присоединились к дамам, достаточно дерзким и независимым, чтобы, не пряча лицо под капюшоном, прийти на знаменитый Суд любви.

Эти роскошно одетые мужчины и женщины излучали молодость и красоту. Подсвечники и канделябры сверкали золотом и драгоценными камнями. Окна были широко распахнуты навстречу теплому весеннему вечеру. К запаху мелиссы и ладана, которые сжигали в курительницах, чтобы отогнать комаров, примешивался пьянящий запах вина.

Анжелика все еще чувствовала себя неуместной в этом обществе, словно полевой цветок среди садовых роз.

Однако она была сегодня красивее, чем когда-либо, и ее умение держать себя ни в чем не уступало манерам самых знатных дам.

Молодой герцог де Форба де Ганж коснулся ее обнаженной руки.

— Какая жалость, мадам, — прошептал он, — что вы принадлежите такому мэтру! Только на вас я смотрю весь вечер.

Анжелика легонько ударила кончиком веера по его пальцам.

— Не спешите применять на практике то, чему вас здесь учат. Прислушайтесь лучше к мудрым словам более опытных: «Глуп тот, кто подобно ветру постоянно спешит и меняет свои привязанности». Неужели вы не заметили, какой задорный носик и розовые щечки у вашей соседки справа? Могу сказать вам, эта молоденькая вдовушка нуждается в утешении после смерти очень старого и очень брюзгливого мужа.

— Благодарю за ваш совет, мадам.

— «Новая любовь убивает старую», — говорил мэтр Андре Капеллан.

— Любые наставления, слетающие с ваших прекрасных уст, для меня закон. Позвольте мне поцеловать ваши пальчики, и обещаю вам заняться вдовушкой.

* * *

На другом конце стола разгорался спор между Сербало и месье де Кастель-Жало.

— Я беден, словно нищий, — говорил де Кастель-Жало, — и я не скрою, что продал арпан[113]виноградника, чтобы достойно одеться и приехать сюда. Но я утверждаю, что совсем не обязательно быть богатым, чтобы быть любимым.