– Нет, – прошептал он.

Потом добавил уверенно:

– Никуда я один не поползу. Только с кузнецом и Ставром. Как я их тут брошу? Кто я после этого буду?

– Будешь живой и свободный человек. Да и чар у меня не хватит для твоих товарищей…

– Вы же целое войско мурашами оборачивали! – сказал Костя.

– Так это когда еще было! Мифологические времена на дворе стояли! Так что не выдумывай, закрой глаза и…

– Нет, – повторил Костя. – Я же сто пудов не виноват, так и в книжке написано. Моя правда, и я ее докажу на суде. И Людота с артистом тоже здесь сидят не по закону. Откуда кузнецу знать, что часы кувалдой не ремонтируют? А Ставра и вовсе ни за что привлекли. Делов-то – женой похвастался! Батя тоже маму все время хвалит – так ему что, в тюрьму идти?

– Не найдешь ты здесь правды, – вздохнул Вольга. – Мир стал гнилой, люди ныне порченые…

– Здесь люди получше, чем у нас! – сказал Жихарев. – Даже паробки на заставе! Я бы с ними в разведку пошел. Если бы взяли. Да и как же мне бежать? Ведь Илья Иваныч, и Добрыня, и Алеша, и остальные – что они подумают? Что я взаправдашний вор и убийца? И не может быть, чтобы они меня кинули. Это не по-нашему! Да и перед отцом… Братьями… Даже перед мамой и Светланушкой…

Вольга поглядел на него с сожалением.

– Вот отсекут тебе башку эти нелюди по-нашему, тогда поймешь! Давай решай, некогда мне, скоро на земле первые петухи запоют…

Чуть не заплакал Костя от жалости к себе, но твердо сказал:

– Нет. То не… а, то не честь, не хвала добру молодцу… В общем, как-то так.

Вольга почесал лохматые кудри.

– Ладно. Решение твое, конечно, дурацкое, – сказал он. – Зато настоящее богатырское, ничего не скажешь. Может, ты и прав. Сделай-ка мне подсечку…

– Чтобы оземь грянуться?

– Догадливый. А потом подсади медведку на потолок, хоть она и противная…

Костя выполнил все в точности. На прощание пропищало гадкое насекомое:

– Удачи тебе! Может, и выкрутишься! У нас в былинах и не такое бывает!

И тогда Костя все-таки заплакал. Тихонечко, чтобы других заточников не разбудить.

… – Дурные знамения в княжеских палатах начались, – сообщил в очередной приход Тюремщик Томило. – Первое дело – прямо у князя за окном каждую ночь кувычет ночная птица – да так жалобно, словно всех в доме хоронит! Другое дело – по всем палатам ночами же катается круглая недотыкомка. Так ее знающие люди назвали… Идет стражник вдоль дверей, а она р-раз его под коленки! Бедняга и грохнется на спину, аж вся броня на нем загремит… А она захихикает и укатится!

– Быть беде, – уверенно сказал кузнец. – Недотыкомка обычно к мору и трясению земли.

– И ко смятению народов, – добавил Ставр Годинович. – Перед мятежами и бунтами…

Они начали вспоминать иные плохие приметы, языками цокать, охать и вздыхать, а Костя возликовал: наши пришли!

– Владимир Святославич даже кушать стали плохо, – сокрушенно молвил тюремщик. – Вон я вам сколько всего принес с ихнего стола!

– Дожил богатый гость Ставр Годинович, – скрипнул зубами гордый певец неволи. – Огрызками княжескими питаюсь…

– Неверно, – сказал кузнец. – Это не он нас подкармливает, а это мы его, мироеда, объедаем! Силы великие копим для грядущей борьбы! Можно сказать, князь веревку плетет, на которой мы его же и повесим. Побольше бы нам таких злых знамений!

Но в следующий раз Томило уже принес весть о настоящей беде.

– Ночью они подошли к Киеву, – рассказывал он. – Разожгли костры походные, а костров тех – как звезд на небе! Со всех сторон обложили град силы несметные!

– А как же застава? – скащал Костя. – Почему пропустили?

– Так богатыри же обиделись – то ли из-за хари сатанинской, то ли из-за тебя, молодца, – сказал тюремщик. – Вот и пропустили. А на княжескую дружину надежды нет: как до дела дошло, многие поразбежались. Я тоже, наверное, скоро поразбегусь… Потому что татарский посол сказал: Киев на дым пущу, князя в котле сварю!

– Все они так говорят, – отозвался Ставр. – Грозятся только, но он ведь откупится от ворога!

– Деньги-то не свои – наши, народные, – добавил Людота. – Жалко, что сварят Владимира-то, опять ускользнет он от нашей мускулистой рабочей карающей десницы…

«Вот это сто пудов анахронизм, – думал Костя. – Из-за меня теперь иго раньше положенного времени наступит! А если еще ученые причину узнают, так в учебниках про меня могут такое написать, что в школу потом не сунешься! Хотя… Если бы такое случилось, так оно бы уже так и сразу и было! Или только еще будет? Жесть какая-то получается…»

Не ведал учащийся Жихарев, что самостоятельно додумался до идеи временнОго парадокса!

– Какой такой посол? – спросил он.

– Да уж посол! Зовут Василий Иванович… Пока он только всех наших лучников посрамил, а теперь сидит, с князем во тавлеи во мудреные играет. На улицы киевские, на соборы… Владимирскую Горку князь уже проиграл!

– Зачем игру устраивать? – спросил Ставр. – Степняки ведь и так все захватят…

– Поглумиться, видно, решил, – сказал Томило. – Грозный посол: усищи – во! – тюремщик провел рукавом под носом. – Сабля – во! – вытер он рукав об штаны, словно бы вытаскивая клинок. – Ну да пошел я. Сыро у вас тут…

Дверь захлопнулась, вернулся мрак.

– Не печалуйтесь, – утешил кузнец. – Сейчас трудовой люд выйдет на улицы и даст отпор захватчикам, а потом освободительная борьба перейдет… в эту… Ну, как немцы бородатыя вещали!

– Жди! – презрительно сказал богатый певец. – Так они тебе и выйдут! Под лавками сидят и дрожат!

– И мы сидим, – сказал Костя. – Пока наверху беспредел идет…

– Нам-то что? – сказал Ставр. – Мы заточники безвинные. Нам ли за князя заступаться?

– Да, нету родины у торговца, – сказал Людота. – Вы мать родную продадите…

– Ах ты, потрох собачий! Да как ты смеешь меня, первого певца…

Костя уже приготовился разнимать товарищей по несчастью, но тут снова лязгнул засов, отворилась дверь.

Томила вернулся не один, а с каким-то косопузым боярином. Чтобы войти в узилище, боярину пришлось снять свою высокую шапку.

Тюремщик с факелом стоял позади, так что рожу косопузого было не разглядеть. Зато поклон вполне просматривался.

– Ой ты гой еси, млад Костянтинушко, – торжественно сказал боярин. – Победитель ты Змея Горыныча. Велел мне Владимир Красное Солнышко привести тебя пред очи его ласковые…

Посол был высокий, стройный и совсем еще молодой – на щеках его даже пушок не проклюнулся. Зато черные усищи уродились – лучше некуда.