– Где ты? – спросил он с плохо скрываемой жадностью.

– Ты что, не понял?! Мне надо уехать. Ты можешь выехать прямо сейчас?

– Могу… Погоди. Куда ехать? Куда уехать? У меня обязательства перед издательством…

– Мне надо уехать, – повторила Анжела, теряя остатки терпения. – Мне надо. Немедленно. Через час ты мог бы меня подобрать у гостиницы? Или нет… Лучше на обычном месте, на остановке. Или нет… лучше езжай от своего дома по направлению к городу, и где-то возле турбазы – знаешь, где турбаза? – я тебя перехвачу.

– Не разминемся? – медленно спросил Влад.

– Смотри внимательно, – сухо сказала Анжела. – Я буду стоять у обочины… Меня трудно не заметить.

* * *

Через час с четвертью они катили, оставляя закат справа и за спиной. Из всех зеркал на Влада смотрело красное с золотом небо; час сумерек всегда, с самого детства, провоцировал у него чувство потерянности и незащищенности. В такое время хорошо усесться перед камином с книжкой, пачкой печенья и горячим чаем в фарфоровой чашке.

Невнятно бормотало радио; щелчок – и в салоне сделалось тихо, так же тихо, как во время их первой встречи. Когда Влад притормозил у обочины, желая предложить помощь женщине в рыжей шубе.

– Ты не мог бы включить музыку? – спросила Анжела.

– Помолчи, пожалуйста, – попросил Влад.

И они ехали дальше в тишине.

У пригородного поста их остановил дорожный инспектор. Влад почувствовал, как напряглась его спутница; инспектор посветил фонариком во Владовы документы, заинтересованно посмотрел на женщину в красном пальто и разрешил ехать. Анжела несколько раз оглянулась через плечо на полосатые шлагбаумы, перекрывающие дорогу.

– Что ты сделала? – спросил Влад сквозь зубы.

– Ничего, – чуть преувеличенно удивилась Анжела. – Ты что думаешь, у меня конфликт с законом?! Хорошенького же ты мнения…

– Помолчи.

И они ехали и ехали дальше, разгоняясь на трассе и сбавляя ход всякий раз, когда приходилось проезжать через поселки. Анжела то и дело вздрагивала, увидев в зеркалах заднего вида отражение далеких фар.

Около полуночи они въехали в лес. Влад притормозил; Анжела удивленно на него воззрилась. Несколько машин обогнали их и унеслись вперед. В свете фар возникли полосатые белые столбики; Влад притормозил еще и свернул на грунтовую дорогу.

– И куда это? – спросила Анжела.

Влад не ответил. Свернул направо, потом налево; остановил машину, выключил мотор и фары. Не стало леса и не стало ветрового стекла – вокруг сгустились темнота и тишина, почти ничем не разбавленные.

– Ну и что? – спросила Анжела насмешливо. – Ты вроде бы не был замечен в любви к театральным эффектам, с чего бы это?

Влад включил свет в салоне. Темнота отодвинулась, но не отступила; каждое стекло превратилось в черное зеркало. Повернувшись к Анжеле, Влад видел ее лицо, ее отраженный затылок и свое отраженное лицо – все сразу.

– Рассказывай, – сказал Влад. – Прежде чем мы поедем дальше, я хочу знать, почему вдруг тебе так срочно приспичило смыться. А если вздумаешь соврать – я замечу.

– Давай без этих вот слов, – поморщилась Анжела. – «Приспичило», «смыться», «соврать»… А как ты думаешь, нормальный человек может долго высидеть в этой вшивой гостинице «Турист»? Эти наши встречи по расписанию… да кто угодно сойдет с ума. Мне просто понадобилось проветриться.

Влад облокотился на руль:

– Анжела… Сколько ты собираешься прожить?

– Это угроза? – тут же отозвалась она. – Ножик к горлу?

– Это не угроза. Вообрази, что ты доживешь до восьмидесяти… Это еще как минимум лет пятьдесят. И все эти годы – пятьдесят лет! – рядом с тобой буду я. Понимаешь?

Стало тихо.

– Мне так долго не протянуть, – сказала Анжела внезапно охрипшим голосом. – И потом… Ты, извиняюсь, постарше будешь лет на десять с хвостиком. А мужики живут меньше. Если ты даже дотянешь до семидесяти… Это получается не пятьдесят лет, а всего-то двадцать семь или двадцать восемь… Так что не пугай.

Влад не отводил глаз; Анжела отвернулась первая:

– Слушай… Ну, я понимаю. Мне еще повезло с тобой… Что ты нормальный человек… Хоть в это трудно поверить. Ты – и нормальный человек. Такой, как ты… ну вот. Я была женой одного богатого старикашки. Он сделал кучу денег на каких-то там лекарствах. Ему было уже за семьдесят! Он уже ничего не мог, только пыхтел. И я была его женой. Очень прилично, у него три дома в одной только столице…

– И он умер, – сказал Влад.

Анжела сверкнула глазами:

– Помолчи! Дай мне закончить… Что за манера – лезть со своими дурацкими… предположениями… да, он умер. От какой-то старческой болезни. Я здесь ни при чем.

– От чего он умер?

– Да не помню я! Вроде, инфаркт. Бежал утречком на пробежке – и брык… Я тут ни при чем! Я никуда не уезжала. Была дома…

– Сколько лет ты с ним жила?

– Лет пять, – пробормотала Анжела. – Не… Три с половиной. Вроде так.

– Кто тебе поверит, когда ты так путаешься?

– А ты что, следователь? Ты меня в кабинет вызвал?

– Нам с тобой жить двадцать восемь лет, – напомнил Влад. – По самым оптимистическим прогнозам… А по пессимистическим – пятьдесят. Выкладывай.

Анжела надулась.

– Если тебя арестуют, – сказал Влад, – нам обоим будет очень, очень плохо. Помнишь своего Гарольда?

– Он не мой, – отрезала Анжела. – И я говорю правду. Я – наследница Оскара, а его родственники…

– Оскар – это твой муж? Старый фармацевт?

– Я не говорила, что он фармацевт. Я говорила, что он сделал деньги на лекарствах.

– Ну надо же мне как-то его называть…

– Называй его Оскар.

– Хорошо, – Влад кивнул. – Значит, у него были родственники? И им не понравилось…

– Были и есть, – сквозь зубы сообщила Анжела. – А Оскар написал завещание, по которому здоровый кусок достается мне. Им – фирма. Мне – деньги. По-моему, все честно.

– Но они так не считают? Слушай, а дата на завещании какая? Уж не подписал ли он…

– Да, – Анжела мрачно кивнула. – Он переписал завещание… прежнее-то было другое, ясен пень… переписал в мою пользу за три дня до того, как помер на утренней пробежке. Неудачно-то как получилось.

– Неудачно, – согласился Влад.

– Родственнички сразу принялись за дело, – вздохнула Анжела. – бедного Оскара три раза хоронили, потом по настоянию дочки выкапывали и обследовали на предмет яда и все такое. Три раза! В первый раз я рыдала, как белуга. На второй раз мне было страшно. На третий мне уже ржать хотелось, ели сдерживалась, нервный такой смех… На четвертые похороны я даже не пошла. Уж на что Оскар был противный, но таких измывательств после смерти даже он, по-моему, не заслужил…