— Они знают, что это все понарошку, — возразила

Темпл.

— Ага, — согласился Кирк. — Это понарошку, и слава богу. Слишком многое в этой жизни по правде.

— Например, убийства девушек-стриптизерш, — заметила она.

Лица молодых людей впервые омрачились.

— Да, непруха, — пробормотал Кирк. Стетсон покачал своей светловолосой головой:

— Прямо виноватым себя чувствуешь. Мы, парни, веселимся и все такое, пользуемся успехом, а девчонки-стриптизерши получают каких-то долбанутых на свою голову.

— Вы думаете, это сделал психопат? — спросила

Темпл.

— А кто еще? — сердито спросил Кайен. — Слушайте, мы работаем стриптизерами, и никто не считает нас отбросами общества по этой причине. Но с женщинами совсем другая картина. Их осуждают, если они работают в клубе, и даже если нет — все равно осуждают. Возможно, такое не принято говорить, но, по-моему, выставлять свою секусальность напоказ — это нормально. Вот только, стоит женщине начать это делать, как ее тут же изнасилуют.

Ее удивила их юная революционная страстность и тронуло чувство вины, которые они испытывали в качестве представителей своего пола.

— Я хотела спросить, является ли стриптиз родом эксплуатации…

Они дружно закивали.

— Мы, конечно, эксплуатируем свою аудиторию, — сказал Кирк. — И они эксплуатируют нас. Но и нам, и им это известно.

— Мы зарабатываем деньги, — сказал Стетсон. — Показываем свою работу — тело. Мы над ним трудимся. И собираемся стать кем-то, не просто телом. То же самое девчонки, только… многие девчонки используют стриптиз для того, чтобы перебороть глубокие внутренние проблемы. Ну, там, самоидентификация, чувство собственного достоинства… Когда мужик пыхтит и платит, для них это не безобидная шутка, как для нас. Для них это анамнез. Некоторые мужики изгаляются над женщинами, как могут.

Темпл кивнула. Ей нравились эти парни. Их отношение к своей работе — или все-таки искусству? — было гораздо более осмысленным и ясным, чем для большинства девушек. Они твердо стояли на земле, были привлекательны, понимали расклад. О них можно было помечтать без всякого страха… и не принимать всерьез.

— Спасибо, — сказала она. — Вы мне очень помогли.

Они никогда не узнают, что больше помогли ей разобраться с собой, чем понять их желание раздеваться или зарабатывать деньги.

— Моя карточка, — Кайен подал ей простой белый квадратик плотного картона два с половиной на три дюйма, на котором были только имя и телефон.

«Одни антрепренеры кругом», — подумала она устало, покидая «Каравансерайлонж».

Зал для приемов был для Темпл под запретом, так что она направилась, точно лемминг, навстречу неотвратимой судьбе, в ту часть театра, которую любила, знала и понимала лучше всего. За кулисы. В гримерки. Впрочем, зачем себя обманывать — не в гримерки, а в гримерку, в то единственное место убийства, куда у нее была возможность проникнуть.

Что-то ее грызло, и это не было детскими сказками.

Коридоры внизу, узкие и лишенные коврового покрытия, несли в себе то же странное ощущение покинутости. Эхо ее каблуков разносилось по коридору, в точности повторяя звук шагов по подземному гаражу совсем недавно. Тогда ей тоже казалось, что вокруг никого нет.

Неожиданно к эху присоединились неразборчивые голоса.

Она замерла и смогла различить сердитый тон: голоса ссорились, до нее донеслись даже несколько громких слов:

— Ты этого не сделаешь!

— Сделаю!

— Нет, не сделаешь!

И эти голоса раздавались как раз из той гримерки, куда она намеревалась попасть. Блин!

Позади на лестнице она услышала чьи-то шаги, впрочем, гораздо более тихие, чем стук ее каблуков. Она нырнула в ближайшую дверь и прикрыла ее за собой почти полностью — не совсем, чтобы не выдать себя предательским щелчком замка. Она раньше никогда не замечала за собой таких въедающихся способностей к маскировке на местности.

Ее сердце стучало почти так же громко, как перед этим каблуки, пока она ждала за дверью, нервно оглядываясь, чтобы убедиться, что ее убежище действительно безопасно. Худшие предположения оправдались, когда она заметила два зеленых глаза, глядящих на нее из темного угла. Она была не одна!.. К счастью, ей прежде уже приходилось видеть этот феномен. Глаза Темпл, возможно, не были такими яркими и блестящими, как эти, но они тоже постепенно привыкли к полумраку. Так что ей удалось выделить сфинксоподобное пятно темноты, которое не стало светлее, даже когда она уже могла различить отсвет зеркала и поблескивание костюмов на вешалке.

— Луи! — прошептала она и на цыпочках приблизилась к нему.

Вот он, голубчик. Разлегся, как султан, на плетеном диванчике, где прежде любил отдыхать Макс, разложил свой хвост, изящно изогнув его на конце. Откуда-то взялась вторая пара зеленых огоньков. Темпл подошла вплотную к дивану, нагнулась и со стоном узнала партнершу Луи.

— Луи-и! Но это же Иветта! Кошка Саванны Эшли! Кот моргнул с каменным спокойствием.

— Что? Моргни один раз — это будет «да». Два раза — «нет».

Ее следующий вопрос заставил бы гордиться родителей трудного подростка:

— Что ты здесь делаешь?

Разумеется, он не ответил, а вместо этого принялся вылизывать пушистую палевую грудку подруги. Эта маленькая сверхпородистая потаскушка разлеглась на боку, полуприкрыв утомленные аквамариновые глаза, и мурлыкала как заведенная.

— Луи-и-и!.. Ты же не кастрирован!

Он зевнул и начал вылизывать переднюю лапу.

— Меня засудят и заставят платить алименты. Ты не знаешь Саванну Эшли. Убирайся отсюда немедленно!

Она взяла его на руки. По-прежнему весит тонну. О-о!.. У дверей Темпл остановилась и прислушалась, выглянула в щелку и нашла, что все тихо. Она толкнула дверь плечом и опустила кота на его толстые пушистые четыре лапы. Он недовольно дернул шкурой на спине и удалился прочь, ни разу не обернувшись и гордо задрав хвост к потолку. «Ладно, — подумала Темпл, — посмотрим, так ли ты успешно выберешься наружу, как ты изловчился проникнуть на чужую территорию…»

— Ну, что, Джульетта? — вздохнула она, вернувшись в гримерную, и смахнула равнодушную к своей судьбе Иветту с дивана. Это было все равно что подержать в руках боа из страусовых перьев, настолько невесомой была серебристо-подпалая персиянка с великолепной родословной по сравнению с Чернышом Луи.

— Ты, маленькая распутница. Как ты выбралась из своей переноски? И где была твоя нежная мамашка, когда тебе был необходим присмотр?

Переноска стояла на полу у дивана и была расстегнута. Темпл решила засунуть Иветту в нее и надеяться на лучшее. Может быть, она стерилизована. Это было бы очень мудро в ее случае.