Я снова оделся. Вроде бы ничего такого, как на приёме у врача, но почему-то ощущал я себя неловко. Стесняюсь, что ли? Раньше вроде бы не стеснялся. Неужели я окончательно превращаюсь в девочку?

Вадим был настолько ошарашен, что не мог ничего ни говорить, ни делать. Сидел молча, изучал пустоту, задумчиво глядя в потолок.

— Вадим! Напои меня чаем! Я очень устала…

— Да-да… Конечно. Я сейчас…

Мы переместились на кухню. В ожидании закипания чайника, сидя друг напротив друга мы молчали. Молчание висело в воздухе.

Это было похоже на игру в молчанку. Проигрывает тот, кто первым нарушит его. Проиграл наш Айболит.

— Инга! Я не верю…

— А я тут при чём? Это твой выбор — верить или не верить.

— Твои глаза светились зелёным светом, когда ты посмотрела на меня.

— Ну, у меня вроде бы зелёные глаза. У папы были такие же.

— Но они светились, как у кошки ночью.

— Моя фамилия — Котти. Но я не кошка вроде бы.

— Ты иронизируешь, а я серьёзно хочу разобраться.

— Зачем? Зачем разбираться? Этого мне хочется меньше всего, чтобы кто-то копался во мне и разбирался: что и почему. Ты ещё отправь меня в КГБ. Чтобы там надо мной начали эксперименты ставить.

— Да ты что… Нет. Я для себя…

— А для себя, ты лишь определись — ты мне друг или кто?

— Друг.

— А Натан — наш друг?

— Да…

— А разве у друзей нужно спрашивать, почему и как друг помог другу? Это уже не дружба получается. Ты же, когда помогал мне, ты не спрашивал, почему у девочки рука прострелена из пистолета. Ты сначала всё сделал, а потом уже поинтересовался, что случилось…

— Ну да…

— А зачем тогда сейчас спрашиваешь, почему и как я помогла нашему другу избавиться от шрамов на лице?

— Но я не понимаю.

— И я не понимаю…

— Но ты это сделала. Прямо у меня на глазах.

— Не. Не на глазах. Всего лишь на лице у Натана.

— Хватит ёрничать!

— Тогда не задавай мне вопросов, ответы на которые я сама не знаю.

— Инга! Я как доктор хочу разобраться.

— Лучше как доктор, помоги мне разобраться хоть немного в медицине. Тогда может я и смогу тебе, хоть что-то ответить. А пока я просто не понимаю, что делаю, и почему у меня получается. Я не знаю. Поверь мне!

— Я тебе верю. Но не могу поверить даже своим глазам.

Закипел чайник и прервал нашу беседу. Я пил сладкий чай и наслаждался.

— Слушай, доктор! А подскажи мне, как лучше сделать так, чтобы следов от шрамов вообще не было видно?

— Говорят, что помогает загар. Только не слишком сильный. Но дозы ультрафиолета полезны.

— То есть ты намекаешь, что надо на юга смотаться? Позагорать и отдохнуть? Я не против. Я только «за».

— Но у меня работа…

— Возьми отпуск! Дай денег там, кому надо. Давай съездим на море! Я никогда на море не была. А у меня такое ощущение, что в этом году в середине лета у нас на курортах начнётся что-то нехорошее. И вторая половина лета для отдыха на Чёрном море не подойдёт.

— Что такого может произойти на курортах Чёрного моря? Плохая погода? Дожди?

— Эпидемия холеры…

Глава пятая

— Что за ерунда? Холера? У нас в СССР? Не может быть. После Гражданской войны эпидемия закончилась. У нас такая медицина в стране, что такой эпидемии быть не может. Это раньше…

Валим ненадолго замолчал, что-то обдумывая. А потом вдруг внезапно спросил:

— Что? Правда холера?

— Правда.

— Но как? Откуда ты можешь знать?

— Не знаю. Просто знаю и всё.

— Кстати. Я тут ещё кое-что подумала. Тебе с Натаном действительно лучше всего провести весь июнь и начало июля не в Москве. Но ни в коем случае не в Питере?

— В Ленинграде?

— Ну да…

— А почему?

— Понимаешь… Люди вашей национальности…

— Ты что-то имеешь против евреев?

— Я — нет. А вот комитет…

— Да. Они нас не очень-то любят…

— А после пятнадцатого июня очень будут не любить.

— А что будет пятнадцатого июня?

— Тебе это обязательно надо сейчас знать? Ты сможешь потом узнать из газет. Ну или из «вражьих голосов» по радио.

— А ты уже знаешь?

— Знаю.

— И что там будет?

— Если ты обещаешь, что никому ничего не скажешь…

— Даже Натану?

— Даже Натану.

— Обещаю!

— Слово?

— Да!

— Ну, как знаешь. Я конечно расскажу тебе всё, что сама знаю. Но тебе потом жить с этим знанием, и с осознанием того, что ты ничего не сможешь сделать, чтобы это предотвратить…

— И у тебя много таких знаний?

— Зря иронизируешь. Я каждый день переживаю, что не могу ничего сделать для того, чтобы спасти людей, заранее зная, что они погибнут.

— И много погибнет?

— Много. Вот, например, в это воскресенье, тридцать первого мая, в Перу произойдёт землетрясение…

— Так далеко…

— Его потом назовут Великое Перуанское землетрясение. Магнитуда основного толчка примерно восемь баллов по шкале Рихтера. В департаменте Анкаш погибнет до семидесяти пяти тысяч человек. Город Юнгай полностью будет разрушен. В самом городе погибнет более двадцати пяти тысяч человек. Всё случится примерно в пятнадцать часов по местному времени.

— Инга! Ты что такое говоришь? Это действительно произойдёт?

— Да.

— Но надо же…

— Что? Позвонить в министерство иностранных дел и сказать им: Я знаю, что тогда-то и там-то будет землетрясение!

— Ну… да…

— Во-первых: тебе не поверят. Примут за психа или за провокатора.

— Но потом…

— А потом, когда всё произойдёт, тебя закроют в подвале на Лубянке и будут пытать на предмет источника твоих знаний. Ты выдашь меня. И пытать уже будут меня.

— Я не выдам.

— Выдашь. Нет таких людей, которые молчат под пытками. Просто не все умеют правильно спрашивать…

— А ты умеешь?

— Умею…

Вадим замолчал, но потом, как бы вспомнив, спросил:

— А что будет пятнадцатого июня?

— Группа примерно в двенадцать человек, в аэропорту у города Приозёрска недалеко от Ленинграда, попытаются захватить самолёт, чтобы вылететь в Швецию. Большая часть из них — евреи. Их всех арестуют. Двоих потом расстреляют, а остальных надолго посадят. А ко всем евреям СССР после этого будут относиться как к потенциальным идеологическим врагам.

— Надо их предупредить…

— КГБ уже с апреля в курсе подготовки угона. И этих людей уже предупреждали об этом. Они не стали менять свои планы. Готовились стать мучениками во имя идеи. Но всего лишь навредили и себе и другим. Ничего уже не исправить.

— А зачем нам лучше быть подальше?… Ясно. Сам догадался. Чтобы потом