— Анатолий Васильевич, я предлагаю отложить ваше выступление до более благоприятного времени.

Луначарский возразил:

— Нет, я прошу предоставить мне слово. Благоприятные времена надо создавать, а не ждать их.

Карпинский, не ожидая ничего хорошего, вынужден был согласиться. Луначарский поднялся на трибуну. Шум прекратился, но некоторые академики демонстративно развернули кресла и сели спиной к докладчику. Луначарский спокойно принял вызов и начал речь с обращения к уважаемым академикам, а потом перешел к актуальным проблемам истории и революции, культуры и науки. Он говорил о трудностях и величии современного исторического момента. Некоторые академики стали демонстративно громко переговариваться между собой кто на английском, а кто на французском или немецком языках. Тогда Луначарский переходит на французский язык и говорит об Октябрьской революции и о роли и месте интеллигенции в революции.

От неожиданности зал смолкает и реплики прекращаются. Тогда Луначарский переходит на английский язык и говорит о возможностях и долге академии перед народом и государством в нынешних суровых исторических обстоятельствах. Недовольство академиков переходит в недоумение, недоумение — в любопытство. Вот уже некоторые академики снова развернули свои кресла и сели лицом к наркому, который столь блистательно владеет не только иностранными языками, но и, оказывается, остро чувствует насущные проблемы, стоящие перед страной, перед академией, перед всем народом.

Луначарский перешел на немецкий язык и стал рассказывать о первых благоприятных контактах советской власти и академии. Затем по-итальянски — о перспективах развития науки в революционной России.

В аудитории наметился явный перелом, и Луначарский почувствовал интерес многих академиков к своему выступлению.

Однако кто-то из академиков бросил реплику, что протестует против вмешательства большевиков в дела академии. Тогда нарком обратился по-русски к тому, кто бросил эту реплику, и продолжал сидеть спиной к трибуне:

— Вы недовольны революцией и большевиками. Вы считаете, что советская власть вмешивается в дела академии. Я уважаю академию и цвет русской науки, объединенный в этом высоком учреждении. Однако позволю себе напомнить, что академия однажды по приказу полиции за неблагонадежностью вычеркнула из числа своих почетных членов Горького и отказала в академическом звании художнику Леониду Пастернаку из-за его еврейского происхождения. Позволю себе напомнить и то, что писатель и академик Короленко написал письмо в академию: не может высокое ученое учреждение по приказу полиции отказывать в академическом звании писателю, которым гордится русская литература. Многие ли из вас поддержали Короленко? Многие ли выступили против вмешательства полиции в дела Российской академии наук? На публичный призыв к достоинству, обращенный Короленко к академии, она ничего не ответила. Тогда Короленко заявил, что в этих условиях он считает для себя постыдным носить звание академика и слагает с себя это высокое, но опозоренное звание. Единственным российским академиком, который последовал примеру Короленко, был Антон Павлович Чехов. Он написал: «Присоединяюсь к Короленко, прошу не считать меня далее академиком». Все остальные академики промолчали.

Луначарский снял пенсне, протер его, вновь водрузил на нос и продолжил:

— Напомню еще одну историю. После трагических июльских событий 1917 года Бурцев обвинил целый ряд лиц в том, что они «немецкие шпионы». Попал в эту компанию и Ленин, и Горький. Я также имел «честь» попасть в список бурцевских шпионов. Великий врач, крупнейший в Европе авторитет по борьбе с туберкулезом, стал ездить по всем академикам, чтобы собрать подписи под протестом против несправедливости. Из академиков один только полусумасшедший Марков подписал протест. Остальные отказались. Нет, дорогие академики, с гражданской совестью у вас пока еще не все в порядке. Как, впрочем, и с этикетом, и с гостеприимством. Вежливо ли садиться спиной к гостю?

Те из академиков, кто еще сидел спиной к Луначарскому, торопливо повернулись к нему лицом. А Луначарский уже перешел на латынь и стал говорить о великой миссии науки в современном мире, о великой традиции русских ученых служить своему народу. В конце выступления он вновь перешел на русский язык и выразил твердую уверенность в том, что русская наука выполнит свой долг перед народом.

Так закончил свой доклад Луначарский, и академики, еще недавно устроившие ему обструкцию, проводили наркома с трибуны аплодисментами.

Прошел год со дня Октябрьской революции, а над академией начинают сгущаться тучи, несмотря на ее пусть медленный, но все же поворот к сотрудничеству с советской властью. Пафос всеобщего преобразования и идеи созидания путем разрушения витают над всем. Даже не важно: происходит ли это в процессе революции или в процессе контрреволюции. Важно, чтобы изменение было всеобщим и ничто не осталось в неизмененном виде. Острый глаз историка может заметить, что, когда происходят коренные изменения во власти, находится множество активных деятелей, смыслом бытия которых становится реформирование всего и вся. Начинаются реформы ради реформ. Многим хочется немного порулить, что-то изменить, что-то улучшить, ухудшая, и ухудшить, улучшая. Так в конце XX века, после трагической гибели СССР (о том, что это была большая трагедия, хорошо сказал В. Путин) вот уже два десятилетия не кончаются реформы, общество живет на почве, содрогаемой перманентными преобразовательными землетрясениями. У нас было одно из лучших средних и высших образований в мире, одна из лучших систем научных степеней. Сегодня все это (и не только это) подвергается улучшающе-ухудшающему реформаторству. После Октября 1917 года преобразования охватывали по необходимости многие области жизни и втягивали в свое гравитационное поле многое из того, что в преобразованиях не нуждалось. Кстати сказать, сегодня с Российской академией наук преобразовательные эксперименты продолжаются, невзирая на протесты ученых. Над современной Российской академией наук витает дух реформирования. От академии требуют актуальной эффективности. Именно так академия работала в годы войны с фашизмом. Однако главные задачи академии — не решение прикладных и сиюминутных проблем, а решение проблем стратегических и фундаментальных. Результаты такой научной деятельности входят в жизнь часто через десятилетия и даже через еще более долгие сроки, но без решения фундаментальных научных проблем ни у общества, ни у его науки нет серьезного развития и серьезного будущего.

В первые послеоктябрьские революционные годы нашлось немало архирадикально настроенных людей, выплеснутых революционной бурей наверх, которые замахнулись на академию, как, впрочем, и на бывшие императорские театры — Большой и Мариинский. Да что академия и театры! В те бурные годы находились горе-теоретики, обосновывавшие необходимость срыть железные дороги на том основании, что они-де буржуазны. В этой обстановке в научном отделе Комиссариата по просвещению Союза коммун Северной области, куда входил Петроград, возник нелепейший проект документа, носивший название «О реформе деятельности ученых учреждений и школ высших ступеней в Российской Социалистической Федеративной Республике». Эта бумага касалась «разновидности, именуемой высшим ученым учреждением типа Академии наук». «Таковые, — категорически утверждал этот документ, — подлежат немедленному упразднению как совершенно ненужные пережитки ложноклассической эпохи развития классового общества. Коммунистическая наука мыслима лишь как общенародное, коллективное трудовое жизненное дело, а не как волхование в недоступных святилищах, ведущее к синекурам, развитию кастовой психологии жречества и сознательного или добросовестного шарлатанства».