Аббат, Ягенка, Збышко и Зых, поравнявшись, поехали рядом. Сперва аббат велел своим песенникам петь божественные песни; потом эти песни ему, видно, прискучили, и он завел разговор со Збышком, который с улыбкой поглядывал на его огромный меч длиной никак не меньше двуручных немецких мечей.

— Я вижу, — важно сказал аббат, — тебе удивительно, что при мне этот меч, так знай же, что синоды дозволяют духовным особам иметь при себе в дороге не токмо мечи, но даже баллисты и катапульты, а мы ведь сейчас с тобою в пути. Когда святой отец возбранял духовным особам носить мечи и пурпурные одежды, он, наверно, думал о людях низшего сословия, ибо шляхтича Бог сотворил для оружия, и тот, кто пожелал бы разоружить его, восстал бы против велений предвечного.

— Я видал мазовецкого князя Генрика, который выходил на единоборство, — ответил Збышко.

— Не то зазорно, что он выходил на единоборство, — возразил аббат, поднимая вверх палец, — а то, что женился, да к тому же неудачно, mulierem[54]взял fornicariam и bibulam[55], которая, как говорят, с молодых лет Bacchum adorabat[56], да к тому же была adultera[57], а от этого тоже ничего хорошего нельзя было ждать.

Тут он остановил коня и с ещё большей важностью стал поучать Збышка:

— Коль задумал кто жениться, то есть избрать себе uxorem[58], должен смотреть, чтобы она была богобоязненна, благонравна и опрятна, чтобы хозяйка была хорошая; так учат не токмо отцы церкви, но и языческий мудрец по имена Сенека. А как же ты распознаешь, что избрал достойную, коль неведомо тебе будет родовое гнездо, из коего берешь себе подругу жизни?

Другой святой мудрец говорит: Pomus non cadit absque arbore[59]. Тощ вол — тоща и шкура, мать глупа — и дочка дура. Вот и возьми это в толк, недостойный, да не ищи себе жены далеко, а ищи поближе, не то достанется тебе злая да своенравная, и наплачешься ты с нею, как наплакался философ, когда сварливая жена в гневе вылила ему на голову aquam sordidam[60].

— In saecula saeculorum, amen![61]— грянули хором причётники, которые всегда вершили аминем слова аббата, не очень-то задумываясь над тем, впопад иль невпопад возглашают они свой аминь.

Все внимали аббату, дивясь его красноречию и познаниям в священном писании, а он говорил не столько Збышку, сколько Зыху и Ягенке, будто их особенно хотел наставить на ум. Ягенка, видно, смекнула, куда аббат клонит, она пристально поглядывала на Збышка из-под длинных ресниц, а тот и брови насупил, и голову опустил, словно раздумавшись о том, что довелось ему услыхать.

Через минуту поезд двинулся дальше; но все уже хранили молчание, и только когда вдали завиднелась Кшесня, аббат ощупал свой пояс, сдвинул его наперед, чтобы легко было схватиться за рукоять меча, и сказал:

— Старый Вильк из Бжозовой, пожалуй, с целой ватагой приедет.

— Пожалуй, — подтвердил Зых, — только вот слуги болтали, будто он захворал.

— А один мой причётник сказал, будто он хочет напасть на нас после обедни перед корчмой.

— Не стал бы он этого делать без вызова, да ещё после обедни.

— Да вразумит его господь Бог. Я ни с кем не ищу войны и терпеливо сношу все обиды.

Тут он оглянулся на своих песенников и сказал:

— Смотрите мне, мечей не вынимать и помнить, что вы служители церкви, ну, а ежели те первыми вынут, тогда айда на них!

Меж тем Збышко, подвигаясь вперед рядом с Ягенкой, расспрашивал её о делах, которые его больше всего занимали.

— В Кшесне мы непременно застанем Чтана и молодого Вилька, — сказал он. — Покажешь мне их издали, чтобы я знал их в лицо.

— Ладно, Збышко, — ответила Ягенка.

— Они, верно, встречают тебя и перед обедней, и после обедни. Что они тогда делают?

— Служат мне, как умеют.

— Сегодня они тебе служить не будут — понятно?

Она снова послушно ответила:

— Ладно, Збышко.

Дальнейший разговор был прерван стуком деревянных бил, которые в Кшесне заменяли ещё тогда колокола. Вскоре весь поезд был уже на месте. Из толпы народа, ожидавшего перед костёлом начала обедни, тотчас вышли молодой Вильк и Чтан из Рогова; однако Збышко предупредил их: не успели они подбежать к Ягенке, как он соскочил с коня и, обхватив стан девушки, ссадил её с седла, взял за руку и, вызывающе глядя на хлопцев, повел её в костёл.

В притворе Вилька и Чтана ждало новое разочарование. Оба они бросились к кропильнице и, омочив руки, протянули их девушке. Однако то же самое сделал Збышко, Ягенка коснулась его пальцев, перекрестилась и вместе с ним вошла в костёл. Тут не только молодой Вильк, но даже Чтан из Рогова, парень недалекий, догадались, что все это сделано было с умыслом, и оба так вознегодовали, что у них волосы встали дыбом под сетками. Однако, опасаясь кары господней, они кое-как совладали с собой и в костёл в таком озлоблении войти не посмели; Вильк выбежал из притвора и как сумасшедший помчался по погосту между деревьями куда глаза глядят. Вслед за ним ринулся и Чтан, тоже не зная, зачем он это делает.

Они остановились в углу ограды, где были свалены огромные камни, приготовленные для фундамента колокольни, которую должны были строить в Кшесне. Чтобы хоть на чём-нибудь сорвать злость, которая так и душила их, Вильк ухватился за один камень и стал изо всех сил ворочать его; вслед за ним ухватился за камень и Чтан, и через минуту они в ярости покатили его через весь погост к самым воротам.

Народ смотрел на них в изумлении, думая, что это они обет дали такой, что это они хотят таким образом помочь соорудить колокольню. От усталости у хлопцев отошло от сердца, они опомнились, только побледнели от натуги и отдувались, неуверенно поглядывая друг на друга.

Первым прервал молчание Чтан из Рогова.

— Как же быть?

— А что? — спросил Вильк.

— Сейчас нападём на него?

— Как же ты нападёшь на него в костёле?

— Не в костёле, а после обедни.

— Он ведь с Зыхом и с аббатом. Или ты забыл, что Зых посулился, коли случится драка, нас обоих выгнать из Згожелиц. Не будь этого, я бы уж давно переломал тебе все ребра.

— Либо я тебе! — отрезал Чтан, сжимая могучие кулаки.