А Приска не знала, смеяться ей или плакать. Смеяться от счастья, что Динозавра нашлась, живая и невредимая. Или плакать от отчаянья, ведь ее нужно очистить от всей этой грязи. Она положила ее в картонную коробку с проделанными в ней дырками и высокими бортиками, поставила коробку, накрытую тряпкой от солнца, на балкон в своей комнате и убежала в школу. Все утро она только и думала, что о своей черепахе, и чуть не схлопотала розгой по пальцам, хотя это не входило в План кровавой расправы.

После обеда она взялась за дело с помощью Габриеле и Инес, которая с Филиппо на руках стояла рядом, смотрела и давала советы.

— Сначала оборви все веточки, перья и спутавшиеся нитки. Это несложно. Как курицу ощипать.

Черепаха была какая-то странная, словно оцепенела: она не двигала ни лапами, ни головой, даже под панцирь их не втягивала.

— Она вся в гудроне, он забился в каждую щелочку, бедное животное, — сказала Инес, — сначала можешь поскоблить палочкой, но потом придется растворителем.

Смоченными в бензине кусочками ваты Приска и Габриеле постепенно освобождали Динозавру от этой черной липкой гадости.

— Посмотри на нее! Она не дышит носом! — заметил вдруг Габриеле. — Гудрон забился ей даже в ноздри!

Тогда Приска отыскала зубочистки, окунула в бензин и очень осторожно прочистила микроскопические ноздри черепахи. Динозавра удовлетворенно чихнула.

— Отлично. Порядок. А теперь как следует помыться и натереться маслом, — сказала Инес.

Но Приске пришла в голову еще одна идея:

— Этот проклятый гудрон наверняка заткнул и дырку под хвостом. Бедняжка Динозавра! Пять дней не делать свои дела! Какая мука!

Она положила ее на колени вверх тормашками, схватила ногтями кончик хвоста и вытащила его из-под панциря. Ее подозрения подтвердились. Там тоже был сгусток гудрона.

— Зубочистку! — скомандовала она, как хирург, который просит: «Ножницы! Скальпель!»

— Фу, какая гадость! Куда ты суешься! — воскликнула Инес.

— Посмотрела бы я на тебя с пробкой из гудрона в этом месте целых пять дней!

Когда Динозавру «откупорили», она издала протяжный вздох облегчения и выпустила на пол струю зеленоватых какашек.

— Какая гадость! — повторила Инес.

Смешно, что Инес такая брезгливая, ведь сама-то она, с тех пор как родился Филиппо, только и делает, что меняет ему пеленки и моет попу. По крайней мере, какашки вегетарианки Динозавры, у которой очень простая система пищеварения, не пахнут, ну разве что чуть-чуть травой, как лошадиный помет.

Но именно благодаря брезгливости Инес Приска придумала неожиданный и изысканный способ насолить синьоре Сфорце.

К большому огорчению всей семьи, настроение дяди Казимиро портилось с каждым днем.

— Он становится все более мрачным, нервным и раздражительным, — докладывала Элиза своим подругам.

Казимиро, который всегда был самым болтливым из трех братьев и высказывал свое мнение по любому поводу, теперь после еды, вместо того, чтобы посидеть полчасика в гостиной, покурить со своими братьями, сразу же запирался в своей комнате и сидел там один.

— А еще он стал пожирать карамельки, — рассказывала Элиза. — Представьте себе, взрослый мужчина! Он их не сосет, а жует. Слышали бы вы, с каким хрустом он вгрызается в них зубами! Няня накричала на него, как на маленького, сказала ему, что каждая карамелька — это один оборот бормашины, а он послал ее к черту. Тогда няня расплакалась, а дядя Леопольдо спросил: «Обязательно было так грубить?» И знаете, что ответил на это дядя Казимиро? Он сказал: «Оставь меня в покое. Ты прекрасно знаешь, что это из-за тебя мне так плохо». И дядя Леопольдо покраснел и больше не произнес ни слова.

Все это было очень странно, потому что дядя Леопольдо всегда был с ним очень милым, и даже в последнее время милее, чем обычно.

— Бедняжка! Когда страдаешь от безответной любви, раздражает каждый пустяк… — заметила Приска, которая разбиралась в любви. В одном фоторомане Инес был бразильский офицеришко, который, чтобы выплеснуть свою хандру, стрелял по диким степным кроликам, хотя они ему ничего не сделали.

Элиза не знала, что и думать об этом неожиданном превращении дяди Казимиро. С одной стороны, такое его злобное настроение — идеальное состояние для мести. С другой — она боялась, что дядя уйдет с головой в свои личные проблемы и забудет, что его долг — мстить обидчикам любимой племянницы.

Нужно поторапливаться. А то они рискуют просто так разозлить учительницу и подставить Элизу под удар. А нет ничего глупее, чем бесполезная жертва, как часто повторял дядя Леопольдо.

Но судьба была к ним благосклонна. 15 мая синьора Сфорца взволнованно объявила ученицам, что в следующий четверг их посетит инспектор младших классов:

— Умоляю вас, не волнуйтесь и не стесняйтесь. Не опозорьте меня.

Но она, конечно, волновалась не за них, а за свой журнал и методичку, которые инспектор должен был проверить и оценить.

Чтобы их, не дай бог, не испачкать, она даже принесла из дома пару белых полотняных перчаток — такие надевают гувернантки, когда накрывают на стол. Каждое утро она вытаскивала журнал и методичку из ящика учительского стола и переворачивала страницы с такой осторожностью, будто это крылья бабочек.

При этом она самодовольно улыбалась. Хорошая работа, ничего не скажешь, внушительная и по содержанию, и по форме. Инспектор сразу поймет, что учительница Сфорца привила ученицам не только все необходимые знания, но и чувство прекрасного, любовь к порядку и точность.

Потом она открывала методичку наугад и оглядывала класс.

— Здесь написано: «История: Энрико Тоти». Кто сможет рассказать нам о жизни Энрико Тоти?

Приска помнила только, что у него была странная привычка метать в австрийцев костыли вместо стрел или пуль, поэтому не осмеливалась поднять руку. Гораздо больше ей нравилась история Сильвио Пеллико, который много лет просидел в тюрьме, где приручил крыс и научился ампутировать ноги друзьям без анестезии.

Вызвав двух-трех девочек, учительница осторожно закрывала журнал и методичку, заворачивала их в белую бумагу и убирала обратно в ящик, который запирала на ключ, настороженно оглядываясь по сторонам.

Это стало ее навязчивой идеей, очередным ритуалом. Одни и те же движения в одном и том же порядке и всегда в одно и то же время.

Через несколько дней Приска могла бы сесть с закрытыми глазами в классе на другом конце коридора и безошибочно сказать: «Вот сейчас она вынимает ключ из сумочки… Открывает ящик. Теперь надевает перчатки. Достает журнал и кладет его на учительский стол. Разворачивает оберточную бумагу. Теперь берет методичку и кладет ее на журнал».