Неожиданно презрительное отношение Ганской компенсировало признание венской публики: самые лестные приглашения сыпались со всех сторон, Оноре был в восхищении, но и несколько раздражен, дабы не прекращать работу, вынужден был ограничить число выходов в свет: «Ради моих двенадцати часов работы я должен ложиться в девять, иначе не встану в три. Этим, почти монашеским распорядком я не могу пренебречь. Для вас нарушил я этот суровый ритуал, дав себе еще три часа на развлечения – в Париже ложусь в шесть, – но это все, что я могу сделать», – сообщает он Еве. Затем добавляет: «Хотел пойти утром в одиночестве посмотреть Пратер. Если бы составили мне компанию, было бы очень мило с вашей стороны, так как за „Лилию долины“ я сяду только завтра, это означает четырнадцать часов работы в день, чтобы нагнать упущенное время. А я обещал себе или завершить этот роман в Вене, или броситься в Дунай».

Но и среди бесконечных приемов и визитов, от которых он под любым предлогом пытается уклониться, есть мгновения счастья. Двадцатого мая, вооружившись рекомендательным письмом госпожи де Кастри, он предстает перед дедушкой по отцовской линии ее сына. Князь Клемент фон Меттерних принял его любезно и просто. Его третья жена отметила в дневнике: «Этим утром Клемент встречался с Бальзаком. Он начал разговор такими словами: „Мсье, я не читал ни одного из ваших произведений, но я знаю вас и понимаю, что вы – безумец, развлекающийся за счет других безумцев, стремясь вылечить их безумие безумием еще большим“». Бальзак ответил, что Клемент все правильно угадал, что, действительно, такова его цель и он стремится к ее достижению. Клемент был очарован тем, как писатель смотрит на вещи и судит о них. Через пять дней появилась еще одна запись: «Бальзак показался мне человеком простым и добрым, что никак нельзя отнести к его фантастическому наряду. Он маленького роста, полный, но его глаза и лицо говорят о большом уме… Мы говорили о политике. Он провозглашает себя ярым роялистом».

Вместе с генералом, князем Фредериком фон Шварценбергом они едут в Ваграм посмотреть поле битвы. Оноре рассчитывает, что описания его со временем войдут в «Сцены военной жизни», вот только настанет ли этот день. Он также наносит визит барону Иосифу фон Хаммер-Пургшталю, ориенталисту, члену Государственного совета, который дарит ему текст, написанный по-арабски. В будущих изданиях «Шагреневой кожи» он должен заменить адпис, выполненный латиницей. Безусловно, лучше был бы санскрит, но барон не знает этого языка, и Бальзак довольствуется арабским. Хаммер-Пургшталь преподносит ему талисман – перстень-печатку с пророчеством сивиллы, «Бедук». «Однажды, – говорит ученый, – вы поймете важность этого подарка». По его словам, и Оноре вполне верит этому, украшение это принадлежало когда-то Пророку, было похищено у Великого Могола каким-то англичанином, обладает магической силой, которая передается его владельцу. Писатель обожает амулеты, но ему кажется, их никогда не хватит, чтобы помочь ему в его сумасшедших начинаниях.

Все в Вене в безграничном восторге от него. Если бы так было и во Франции! Быть может, благодаря Бедуку ему улыбнется счастье литературное и счастье в любви? Астольф де Кюстин, который тоже проездом в Вене, поражен успехом Бальзака и сообщает Софи Гэ: «Я много раз видел его у Меттерниха. По-моему, он преуспевает. Князь как-то спросил меня: „Что вы о нем думаете?“ – „Я думаю, что у него хорошее воображение. Это не просто писатель, это настоящая литература“. – „Мне он кажется хорошим человеком“. Таков был его ответ». В том же письме де Кюстин расскажет, что Бальзак представил его госпоже Ганской, польке, «самой ученой женщине на берегах Дона». Она в то время позировала миниатюристу Дафингеру, который подошел к портрету очень деликатно, и все же на губах модели читается какая-то внутренняя жесткость. Оноре немедленно потребовал себе копию: изо всех сил сражался с разочарованием, которое принесла ему их встреча. Ганские стали собираться в свое поместье, Бальзак, несмотря на неблагодарность соотечественников, не мог жить без Парижа, Франции. Незадолго до расставания он пишет возлюбленной: «Моя обожаемая Ева, никогда я не был так счастлив и никогда так не страдал… Препятствия только разжигают мой пыл, и я рад, поверь мне, что скоро еду».

Осталось одолеть последнюю неприятность: он потратил все деньги, нечем оплатить гостиницу и дорогу домой. Но небольшая уловка, и все в порядке (не без помощи Бедука, наверное!). Он предъявляет венским Ротшильдам переводной вексель на имя Верде, и те любезно учитывают его. Верде же придется считать эти деньги авансом за «Лилию долины». Урегулировав щекотливое дело, Бальзак решает подвести итог своего пребывания в Вене: триумф у космополитичной публики – ему открыты все двери, самые красивые женщины с замиранием сердца расхваливают его книги, один студент поцеловал ему руку, когда выходили с концерта; разочарование, связанное с Ганской, – она хороша по-прежнему, но обидчива, подозрительна и держит дистанцию. Так что результат нельзя считать блестящим.

Итак, он едет. Но нанятая в Париже карета безнадежно испорчена – колдобины на дороге. Ее необходимо оставить для ремонта, Ганский обещает оплатить расходы. Не без сожалений забирается Бальзак на верх дилижанса. Что ж, отсюда хорошо любоваться пейзажем, а солнце и свежий воздух полезны для кожи. В воскресенье, седьмого июня 1835 года, пишет Ганской из Мюнхена, жалуясь на задержки в пути из-за трех ужасных форейторов, которых никакая сила не могла заставить начать движение. В Париже он одиннадцатого в два часа ночи, чудовищно усталый и «черный, как негр». На другой день улаживает с Верде историю с векселем и пятью тысячами франков, которые получил у Ротшильдов в Вене.

И вновь со всех сторон заботы: финансовые, литературные, семейные. Оноре перечисляет, по просьбе Ганской, огорчения, которые сыплются на его несчастную голову и от которых он если не полысеет, то уж точно поседеет. «Мой ни к чему не способный братец, будучи в положении весьма стесненном, грозится пустить себе пулю в лоб, вместо того чтобы попытаться найти работу. Состояние моей сестры ухудшилось, болезнь страшно прогрессирует. Все это убивает матушку… У меня на первом месте – финансовый кризис. Продолжаются нападки и клевета журналистов, заявивших, что я ударился в бега, в Сент-Пелажи, этим глупым слухам поверили, и теперь я нигде не могу получить кредит». От Евы нет пока известий, приходится обратиться к ясновидящей: «Она сказала мне, вы пишете в Париж… чтобы узнать обо мне. Но видела это смутно и ничего не стала уточнять. Ей кажется, что у вас увеличено сердце, и посоветовала мне попросить вас избегать сильных волнений, жить в покое, но уверила, что и опасности никакой нет. Просто ваше сердце, как и ваш лоб, очень развито. Меня тронуло сказанное с торжественным выражением всех ясновидящих: эти люди сильно привязаны к вам и по-настоящему вас любят». Сидя за этим письмом, он с грустью обнаруживает, что похож на воздыхателя, поклоняющегося божеству тем более дорогому, что оно недостижимо. Пытаясь развеять болезненную ревность Евы, уверяет, что дни и ночи его посвящены только работе: «В спорах человека со своими мыслями, чернилами и бумагой нет ничего поэтического. Тишина. Мрак. Усталость, усилия, напряжение, головные боли, огорчения, и все это в четырех стенах бело-розового будуара, описание которого известно вам по „Девушке с золотыми глазами“.