Для большинства выпускников университетов преподавание на факультете искусств было заветной целью, для редких избранных — первым этапом в постижении наук. Звание магистра искусств открывало доступ на высшие факультеты, каждый из которых присваивал свои степени бакалавра, лиценциата и доктора. В том же Лейпциге из примерно семисот студентов шесть с лишним сотен учились на факультете искусств, сотня — на юридическом, шесть-семь человек — на богословском и пять — на медицинском. Похожая картина наблюдалась и в других университетах.

Богословский факультет был самым престижным, возраст его студентов колебался от двадцати до тридцати пяти лет. Еще бы: первые шесть лет уходили на слушание лекций о Библии и «Сентенции» Петра Ломбардского (1145). Бывший епископ Парижский собрал и классифицировал ответы главных учителей Церкви на метафизические и нравственные вопросы христианской догмы. Освоив этот труд, школяр становился бакалавром и целый год сам толковал студентам Священное Писание. Экзамены, которые он прежде сдавал в три приема, как раз и заключались в комментировании «Сентенций». Чтобы стать магистром, следовало пройти трехлетнюю стажировку в качестве проповедника.

Подобная система сохранялась столетиями. Но в XVIII веке большинство студентов-теологов довольствовались дипломом, который можно было получить после трех лет обучения, и отправлялись в провинцию, чтобы стать священниками и получить бенефиций. Диплом Сорбонны перевешивал опыт и, возможно, гораздо более обширные знания людей, его не имевших. Однако довольно значительное число студентов стремилось стать бакалаврами. Для этого требовалось сдать экзамены и защитить диссертацию. Защита продолжалась полдня. Всё это было не слишком сложно, но стоило дорого, пишет в мемуарах аббат Бастон. Деньги делили между собой доктора; на жалобы на дороговизну они отвечали на латыни: «Наши отцы питались нами, мы питаемся вами, а вы будете питаться иными». Бакалавр получал право носить фиолетовые штаны; многим этого было достаточно, но прочие намеревались добиться степени лиценциата.

Каждый цикл лиценциатуры начинался 1 января нечетного года и длился два года. В зависимости от того, когда — в конце первой или второй половины этого цикла — претенденту удавалось получить степень бакалавра, ему предстояло пропустить два или три года, потому что один срок должен был истечь целиком. Если иметь хорошего покровителя, можно было получить «тайное письмо» и скостить срок ожидания до одного года. В промежутке между бакалавриатом и лиценциатурой жить в Париже было не обязательно, хотя факультет высказывал пожелание, чтобы будущие лиценциаты посещали защиты диссертаций и учились на чужом примере.

Бакалавры должны были сдать два экзамена, сложность которых зависела от воли четырех докторов, выбранных по жребию, состав которых менялся на каждом экзамене. Экзамен должен был длиться четыре часа, но порой члены комиссии из жалости к экзаменующемуся или самим себе существенно сокращали это время, в особенности если были монахами. В конце они клали бумажки со своими заключениями в небольшую коробочку — «капсулу», которую можно было вскрыть лишь на собрании факультета. Ко второму экзамену допускали в случае, если на бумажках значилось «достоин».

В лиценциатуру записывалось до сотни бакалавров.

В течение двух лет нужно было посещать все защиты бакалавров, лиценциатов и докторов, число которых могло достигать шести сотен. На них надо было присутствовать определенное время и даже выступать. Иногда в один день проходили три-четыре защиты, и приходилось бегать из Сорбонны во дворец архиепископа, из Наваррской коллегии в монастырь августинцев, и вместо того чтобы изучать первоисточники или заниматься чем-нибудь не менее полезным, соискатель носился по улицам, пыхтя и обливаясь по́том. За отсутствие полагалось платить штраф — пять су; сумма смешная, но пушинка к пушинке… К тому же за отсутствие на защите, где предстояло оппонировать, штраф был гораздо выше. Более того, если оппоненты, стоящие в списке первыми, манкировали, а выступить соглашался лишь пятидесятый, штрафовали всех с первого до сорок девятого. Штрафы шли в факультетскую казну.

Затем лиценциата «просили» защитить три диссертации — малую, большую и сорбонскую.

Малая защита продолжалась шесть часов; речь шла о таинствах — всех вообще и каждом в отдельности, при этом полагалось критиковать англиканскую церковь.

Большая защита начиналась в восемь утра и заканчивалась в шесть вечера. В ней речь шла о религии, Церкви, Священном Писании, соборах, церковной истории, священной и смешанной хронологии. Естественно, бакалавру было невозможно обладать достаточно обширными познаниями, чтобы охватить все эти темы, поэтому он должен был ловко свести разговор к предмету, который знал хорошо. На каждую аргументацию отводилось по три четверти часа.

Сорбонская защита проходила в зале Сорбонны, и за его аренду нужно было уплатить 50 луидоров. Защита начиналась в шесть утра и заканчивалась в шесть вечера; речь шла об инкарнации и благодати. По сути, эта защита проводилась для проформы. Рассказывают, что однажды в состав комиссии входил доктор, который был глух как тетерев, но делал вид, будто следит за дискуссией; когда второй доктор вышел, диссертант воскликнул: «Я утверждаю, что мудрейший магистр, здесь присутствующий, архиглух, глух, как пень, если бы только пни принимали в Академию. — Я это отрицаю, сказал оппонент. — Я это докажу. Если бы он не был глух и архиглух, то услышал бы, что я непоправимо согрешил, перейдя на французский, и к тому же насмехаюсь над ним. Однако он рукоплещет мне, кивает и считает, что я говорю хорошо». «Bene, optime»[39], — ответил глухой доктор и, обратившись к оппоненту, спросил: «Что вы можете на это возразить?» Так продолжалось до возвращения его коллеги.

Спрашивается, как можно было выдержать целый день без еды? По правилам, диссертант мог лишь перекусить украдкой, с риском, что придется отвечать оппоненту с набитым ртом, но на практике в соседней комнате к полудню накрывали стол и диссертант угощал там своих друзей и оппонентов. На большой защите к ним присоединялся доктор — председатель комиссии. На сорбонской защите председателя не было. Но если вдруг посреди пиршества появлялся какой-нибудь доктор, вздумавший послушать защиту, приходилось всё бросать и бежать обратно в зал. После обеда защита продолжалась, и диссертант мог подкрепляться лимонадом или кофе. В шесть вечера в зал входил слуга, приставленный охранять шубы у входа, и объявлял, что пора заканчивать. Председатель вставал и, обращаясь к присутствующим, спрашивал: «Estisne contenti?» («Довольны ли вы?») — «Sumus» («Довольны»), — отвечали ему, хотя к тому времени единственным присутствующим на собрании был тот самый слуга.

После защиты факультет публиковал список лиценциатов. Оказаться в первых строчках списка было очень престижно, однако первым всегда ставили человека самого благородного происхождения, а первый по знаниям и заслугам занимал лишь пятое место. Впрочем, если во всём выпуске оказывался один-единственный дворянин, его записывали первым с пометкой «благороднейший», как если бы он был сыном герцога и пэра. Вторую и третью строчки занимали приоры Сорбонны, четвертую — «благороднейший» выпускник Наваррской коллегии. Чтобы получить пятое место, люди не останавливались ни перед чем: начинались происки, интриги, махинации, заговоры, переговоры; весь Париж бурлил, по улицам разъезжали кареты с гербами, в которых везли рекомендательные письма от важных особ; письма от особ помельче доставляли в фиакрах или просто пешком, держа их в кармане. Разумеется, дамы принимали в этом процессе самое деятельное участие. Доктора, которые составляли список, зачастую не были ни на одной защите и не имели ни малейшего представления о соискателях, поэтому всё решали быстрота и натиск. Величайшим унижением было оказаться в списке последним, поэтому в самом конце вместо номера перед фамилиями ставили звездочку. Чаще всего туда помещали монахов.