Выбравшись из чащи, мы пошли быстрее и скоро увидели озеро.

К счастью, озеро оказалось богатым рыбой, больше всего окунем. Отсюда и названо оно Окуневым.

Отдав распоряжения по устройству стоянки, я свернул к ближайшей возвышенности, чтобы наметить путь на завтра. Черня сопровождал меня.

С возвышенности была хорошо видна неширокая низина. Нигде на Восточном Саяне нам не приходилось встречать столь пониженный рельеф в междуречьях, как в районе Окуневого озера между Кизиром и Ничкой. Перевал почти незаметный. Видимо, когда-то эта низина являлась продолжением долины Нички.

Я долго стоял на возвышенности, осматривал утопающие в вечерних сумерках долины. Вдруг Черня, лежавший возле меня, вскочил и, сделав прыжок, замер, напряженно всматриваясь в даль…

Кругом было тихо, но Черня, вытянув морду, жадно вдыхал воздух и прислушивался. Затем он сделал еще два прыжка, на миг задержался и стремительно бросился вперед по редколесью. Сомнений не было, собаку взбудоражил находившийся где-то неподалеку зверь. Я подождал немного и стал спускаться к своим.

Лебедев и Козлов небольшой сеткой поймали около полусотни крупных окуней. В нашем меню давно не было рыбы, и можно представить, как все были довольны ужином!

Черня в этот вечер не вернулся. Не было слышно и его лая.

После ужина недолго играла гармонь, и все угомонилось, только колокольчик на шее лошади тревожил лесную тишину. Медленно затухал костер. Молчаливая ночь повисла над нами.

Укладываясь спать, я взглянул на Павла Назаровича, почему-то решившего заняться хозяйством. Он стащил в одну кучу вьюки, сверху положил седло и все это покрыл палаткой, затем стал прибирать разбросанные вещи.

— Чего не спишь, Павел Назарович? — спросил я старика.

— Как бы утром не было дождя — вишь, потянуло с реки. Не к добру это.

Небо было чистое, звездное. Только легкий ветерок, прорвавшись от Кизира, лениво шумел по вершинам деревьев. Казалось, он не предвещал дождя.

«Напрасно беспокоится», — подумал я.

А Павел Назарович все еще возился под елью. Он сделал заслон от ветра, развел маленький костер и долго пил чай.

Выступление было назначено на ранний час. С рассветом все были на ногах.

Погода действительно изменилась. День начался без зари. Солнце всходило за тучами. Пока одевались, появился туман. Он то заволакивал отроги, то спускался в долины и, наконец, закрыл серыми шапками вершины гор. Пошел дождь.

Нам ничего не оставалось, как переждать непогоду. За чаем разговорились с Павлом Назаровичем о прогнозе.

— А тут дело нехитрое. Так оно получается: ежели в ясную ночь подует ветер снизу, будь это на реке или в ключе, добра не жди, непременно погода изменится, и обязательно к дождю. Скажем, ежели туман кверху лезет, по вершинам хребтов кучится — тоже к дождю, тут без ошибки. К непогоде и тайга шумит по-иному, глухо, птицы поют вяло; даже эхо в лесу не откликается… Погоди-ка, кто это там бежит? — оборвал он рассказ, всматриваясь в мутное от дождя пространство.

К лагерю нашим следом бежал Черня, а за ним Левка. «Откуда же Левка появился? Ведь его взял с собой Трофим Васильевич. Неужели случилось что-нибудь?» — с тревогой подумал я. Еще более загадочным было — другое: каким образом его разыскал Черня?

Пока мы стояли в раздумье, вопросительно посматривая друг на друга, Черня стряхнул с себя влагу, обнюхал всех и, подойдя ко мне, завилял хвостом. Затем он уселся рядом и умными глазами посмотрел на меня в упор, как бы силясь передать этим взглядом что-то важное. А Левка ни к кому не подошел: видно было, что он напроказил.

— Иди сюда! — крикнул повелительно Прокопий.

Левка посмотрел на него вскользь и улегся под стоящей рядом молодой елью. Но стоило только Прокопию встать, как сейчас же поднялся и он.

— Иди сюда! — уже более мягко позвал Прокопий. Собака, поджав под себя хвост и семеня ногами, перешла под другую ель.

— Умный пес, ведь понимает, что нельзя было удирать от Трофима Васильевича, вот и стыдится, — говорил повар Алексей.

— Нет, тут что-то другое, — возразил Прокопий. — Я-то его знаю!..

Каких только предположений не было высказано по поводу внезапного появления в лагере Левки! Он принес с собой неразрешимую загадку: что же в действительности случилось с нашими товарищами? Неужели их постигло несчастье?

А дождь шел все гуще и холоднее. Все намокло, набухло, повисло. Кочковатая земля грязнилась лужами. В такую погоду дремлет зверь, забившись в чащу или спрятавшись в скалах, спит притихшая птица в густых хвойных кронах, мокнут лошади, согнув спины. Непогода умиротворила суету в лагере, люди притихли, кто спал, кто занимался починкой. Гасло пламя забытого всеми костра.

Прокопий сидел задумчивый, изредка посматривая на собак. Потом встал, ощупал у Левки живот, осмотрел на спине шерсть, заглянул несколько раз в уши, что-то доставал оттуда и удивленно качал головой. Затем он так же внимательно осмотрел Черню.

Не отрываясь от работы, я изредка поглядывал на собак. Они были мокрые и казались усталыми, вот все, что я мог заметить. Но Прокопий и на этот раз нашел ключ к разгадке. Усаживаясь у огня, он спросил:

— Левка был привязан к лодке? Павел Назарович заверил, что, отплывая, Трофим Васильевич собаку не привязывал.

— Тогда с нашими ничего не случилось, все понятно, — сказал Прокопий. — Ух ты, негодный пес, я до тебя доберусь! Все сало ищешь! — крикнул он на Левку.

Тот будто понял, что секрет открыт, виновато посмотрел на нас и поплелся под соседний кедр к Алексею.

Прокопий подсел к нам и, раскрыв ладонь, показал бурую шерстинку. Мы смотрели на его находку, ничего не понимая.

— Да ты толком расскажи, в чем дело. Может, зря ругаешь собаку, — ворчал Павел Назарович.

— Тут и без рассказа ясно. Задушил медвежонка-пестуна, — и Прокопий передал Павлу Назаровичу шерстинку. Тот долго осматривал ее, а потом сказал:

— Что она от медведя — согласен, но почему именно от задушенного — ей-богу, не понимаю.

Прокопий рассмеялся.

— Ну, тогда слушайте. Когда вы были на сопке, — обратился он ко мне, — Левка, видимо, где-то держал медведя и на его-то лай убежал Черня. А что действительно был медведь, тому доказательство — шерстинка. Лева не был привязан, поэтому можно предположить, что медведя он увидел где-нибудь на Кизире, увидел и спрыгнул с лодки. Пусть теперь Трофим Васильевич поищет его, будет знать, как непривязанных собак возить. Но это был действительно пестун, большого медведя им ни за что не задушить бы. Теперь понятно? — спросил Прокопий.

Павел Назарович молчал.

— Ну, откуда ты взял, что именно собаки задушили зверя? — спросил я следопыта.

— Вот это, — сказал он, показывая каплю запекшейся крови, — я достал у Левки из уха. В брюшину мордой он лазил, сало доставал… Да и по морде видно — вся замазанная, даже дождем не смыло.