litbaza книги онлайнРазная литератураМетазоа. Зарождение разума в животном мире - Питер Годфри-Смит

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 49 50 51 52 53 54 55 56 57 ... 75
Перейти на страницу:
виды памяти, автор термина «эпизодическая память», наблюдал пациента с тяжелой амнезией, затронувшей его эпизодическую память{251}. У этого пациента, Кента Кокрейна, была и другая проблема: он не мог представить себе будущее. Кокрейн стал первым из нескольких пациентов, у которых два эти нарушения наблюдались в комплексе. Англичанин Клайв Веаринг, специалист по средневековой музыке, начал страдать амнезией с 1985 года, после перенесенной инфекции: его семантическая и процедурная память почти не были затронуты, но эпизодическая серьезно пострадала{252}. Клайва практически постоянно преследует болезненное ощущение, будто он только что проснулся. Он тоже не может ни вспомнить прошлое, ни вообразить будущее.

Около 2007 года вышла серия статей, где были представлены новые данные об этой взаимосвязи, а также теория или, скорее, группа теорий, которая их объясняет{253}. Новые данные получены на основе нейровизуализаций, продемонстрировавших, что области мозга, ответственные за эпизодическую память, активны и в тот момент, когда человек пытается представить себе будущее. Согласно этой теории, одна и та же способность «мысленного путешествия во времени» помогает нам и заглядывать вперед, и оглядываться назад. В свете нового знания становится понятно, что признаки этой связи все время лежали на поверхности – их нужно было просто заметить. Мы ведь и вправду можем без особых усилий «вспомнить» события так, будто смотрели на них из другой точки пространства. С помощью эпизодической памяти мы можем даже увидеть себя со стороны.

Новый взгляд на эпизодическую память изменил и наше представление о целях, которым она служит. Современные теории рассматривают память в контексте ее функций. Предполагается, что мысленные путешествия во времени помогают нам планировать свои действия путем моделирования ситуаций, которые могут случиться в будущем. Дела не обязательно должны обернуться именно так, как мы себе нафантазировали, – это просто вероятности, завтра все может измениться. С этой точки зрения эпизодическая память, обращенная в прошлое, – всего лишь побочный продукт умения предвидеть будущее. (Такой подход называют гипотезой «первичности будущего» или «конструирования эпизодов».)

Почему мы должны этому верить? Во-первых, потому, что эпизодическая память очень ненадежна. Если бы она предназначалась исключительно для записи событий, можно было бы ожидать, что она будет записывать их с большей точностью. Воспоминания, хранящиеся в эпизодической памяти, сомнительные, но при этом яркие, и это подтверждает предположение, согласно которому она представляет собой побочный продукт умения обдумывать вероятные сценарии будущего. Способность заглянуть вперед помогает нам заодно и состряпать себе прошлое.

Некоторые положения этой гипотезы, скорее всего, заходят слишком далеко, противопоставляя ориентированную в будущее задачу планирования обращенному в прошлое акту припоминания. Даже от семантической памяти было бы мало толку, если бы она не помогала планировать будущие действия, но это не мешает ей хранить знания, полученные в прошлом. Семантическая память тоже бывает неточной, несмотря на то что ее основная задача – сохранять следы прошлого, чтобы опираться на них, принимая решения относительно будущего; и, скорее всего, эпизодическая память не так уж от нее отличается. Попробуйте покопаться в своей эпизодической памяти о каком-нибудь недавнем насыщенном событии, например о бурной вечеринке. Вы можете вернуться к этому воспоминанию и попытаться – может, нечетко – припомнить какой-нибудь факт, на который в тот момент не обратили особого внимания («Да эти двое просто не отходили друг от друга!»).

Сохранение информации может быть не единственной функцией памяти независимо от ее вида. И семантическая, и неточная эпизодическая память выполняют еще одну задачу: они оформляют нарратив, помогающий нам сохранять целостное представление о себе. Это предположение основывается на давних исследованиях ненадежности эпизодической памяти. Оно до сих пор кажется разумным, и нужно понимать, что эта функция памяти не равна созданию картины будущего при планировании.

Эти данные можно интерпретировать иначе – предположить, например, что эпизодическая память, вкупе с воображением и рядом других умений, обеспечивает способность к автономной обработке информации, или, другими словами, «офлайн-обработке». Эту способность можно направить как вперед, в будущее, так и назад, в прошлое, или же вообще в сторону (в альтернативное настоящее). Быть «онлайн» в этом смысле – значит находиться в обычном потоке информации, текущем от ощущения к действию. Мы находимся «офлайн», когда конструируем и тасуем вероятности, при условии что они не являются непосредственной реакцией на происходящее вокруг и мы не предпринимаем никаких действий, руководствуясь ими, – как минимум в данный конкретный момент. К такому взгляду склоняется и Донна Роуз Эддис, одна из ведущих ученых, работающих в этой области психологии{254}.

Офлайн-обработка, умение отвлечься от того, что происходит в окружающей реальности, – важная характеристика человеческого мышления. В каком-то смысле ее появление привело к возникновению разума в его высшем проявлении – свободного, творческого, не ограниченного лишь «здесь и сейчас». Офлайн-моделирование полезно – это инструмент, имеющий практическое значение для принятия решений. Но, кроме всего прочего, оно еще и наделяет человеческий опыт его чувственным своеобразием.

Мысль, что офлайн-обработка есть цельная, хотя и многосторонняя способность, касается и сновидений. Веками их, что не удивительно, трактовали в религиозном и духовном ключе, но первую убедительную теорию сна с хорошим нейробиологическим обоснованием (я не касаюсь фрейдизма) разработали в 1970–1980-х годах гарвардские психиатры Аллан Хобсон и Роберт Маккарли{255}. Они предположили, что человек видит сны, когда в стволе мозга (самой нижней и древней его части) происходит всплеск активности, а кора больших полушарий пытается ее как-то осмыслить. Позже Френсис Крик и Грэм Митчисон предположили, что сновидения – это своего рода мусор, в смысле, знакомом каждому пользователю компьютера{256}. Сновидения помогают избавиться от ненужной и разрозненной информации, перетаскивая ее в «корзину», чтобы не засоряла мозг. На этом фоне ряд недавно сформулированных теорий сновидений кажутся наиболее адекватными тому, что сны, как считается, делают{257}. Сны в них представляются своего рода моделированием, рекомбинацией и сопоставлением вероятностей, а кроме того, они консолидируют память путем воспроизведения фрагментов прошлого опыта. Сторонники такого подхода считают, что сновидение неразрывно связано с другими видами офлайн-активности, к которым причисляют мечты, размышления в полусне и саму эпизодическую память.

Очевидно, что сны – это слабоуправляемая форма взвешивания вероятностей и моделирования сценариев. Возможно, в наше представление о снах нужно добавить и мысль Хобсона и Маккарли о хаотической активности, которая передается из нижних областей мозга в кору, – а та, в свою очередь, пытается ее обработать. Может, эта активность – своего рода полезный шум, перемешивающий обрывки информации, и на этом фоне ее целенаправленная обработка протекает успешнее.

Все вышесказанное дополняет картину, согласно которой мыслительная деятельность человека включает в себя совокупность ощущаемых или частично ощущаемых офлайн-процессов – внутренних событий, которые как-то переживаются, и граница, отделяющая их от сновидений, размыта. Но какое отношение эти феномены имеют к моему повествованию о теле и разуме?

Рассказывая об опыте в предыдущих главах, я прежде всего говорил о месте «я» в мире, о взаимодействии с ним в реальном времени, здесь и сейчас. Здесь же будет уместна емкая фраза, там и сям всплывающая в философии со времен Мартина Хайдеггера и использованная Энди Кларком в заглавии его легендарной книги: до сих пор речь шла в основном о «здесь-бытии»{258}. Теперь, когда мы вынесли за скобки чувственный опыт, мы имеем дело уже не со «здесь-бытием», но с «не-здесь-бытием».

Вероятно, эта сторона опыта присуща не только человеку; не исключено, что она есть и у многих других животных. Сновидения – вот ключ. Сон как таковой невероятно широко распространен среди животных, и, скорее всего, он очень древнего происхождения{259}. Зачем он нужен, мы понимаем плохо, но, очевидно, не только для того, чтобы дать отдых телу. Каракатицы, разноцветные родственники осьминогов, послужили объектами двух замечательных исследований сна{260}. Благодаря первому мы узнали, что этим животным свойственно состояние, очень похожее на парадоксальный сон (стадию быстрого движения глаз) у человека. У спящего человека так называемый медленноволновой сон чередуется с периодами парадоксального сна, характеризующегося повышенной активностью мозга, причем парадоксальный сон у человека ассоциируется

1 ... 49 50 51 52 53 54 55 56 57 ... 75
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?