Шепоток прервался, замялся, потом снова полился:

— Здесь, на месте твоего дома, родненькая, другая дача стояла — с башенкой и с овальным оконцем, и с верандочкой многоцветной. Там, за этим оконцем, моя детская светелка была… Отец мой был советский министр, но его расстреляли по приказу Сталина, злого царя, мать моя в лагерях сгинула, а ко мне, сироте, посватался молодой полковник НКВД, из тех, что моих родителей сгубили. Принудили меня, но я улучила момент — и в речку с головой. В реченьку-овеченьку. В мою реченьку родную. В речь мою родную…

Речь ее прервалась, она засмеялась и вроде бы заплакала.

— Вот и ты, Аленушка, в такие же путы попалась, в путы путные, в путы беспутные. Здесь все домики-то на кровушках, да на слезоньках. Сколько таких, как мы, девиц ясных, здесь полегло да попадало — не счесть. Кто в канавах ржавой водичкой захлебнулся по-окрест дорожек петлистых, кто прыгал по весне через костер да и растаял. Кто в печке пирожками лежал, кто в тюрьме дрожал, кто сам на себя рученьки наложил, а кого добры молодцы ухайдокали да убаюкали — кого ядом извели, кого злой песенкой, кого заклятием, кого наветом… Повсюду здесь косточки девичьи хрустят — и в земле, и в бревнах, и в лесочке хрустят, и во всей еде. Муженек твой, опричник молодой, статный да знатный, оборотень-вурдалак лютый, сынок злого колдуна. Выходит он поутру из терема своего высокого, на нем кафтан атласный, золотой нитью шитый, парчовым кушаком подпоясанный, на поясе сабля турецкая, шапка белым соболем оторочена, сапожки алые да удалые, а за голенищем — нож острый, от крови девичьей аж запекся и почернел весь. Выходит он, а ему доезжачие, да стремянные, да сокольничие, да шуты его гороховые подносят любезное души его угощение — золотую тарелку. На той золотой тарелке головка девичья лежит, отрубленная. Личико белое, ни кровинки, а с головки волосы золотые тянутся и текут, длинные-предлинные, шелковистые, как до самого Галицкого княжества, вот какие длинные, и длиннее — до самого царства Итиль, дорогами вьются-льются, да лесами пробираются, да по горам стелются, по холмам струятся, и доходят до городов басурманских и накрывают их собой, как сетью золотой, и сквозь них золотой свет сеется на молящихся и торгующих басурман… И доходят до самого синего моря, до батюшки пенного прибоя, и говорят: «Здравствуй, Батюшка Пенный Прибой! Здравствуй, Матушка Синее море! Мы — златые волосы Царь-Девицы, Красы Ясной, Царевны Прекрасной Аленушки, предательски загубленной на кровавой Руси, псам злого царя брошенной на растерзание… Тело мое белое растерзала свора черная, все доезжачие, да сокольничие, да стремянные, да шуты гороховые, по клочку унесли и в норы свои запрятали, а князю молодому, муженьку моему ненаглядному, голову мою подносят на золотой тарелке, он целует меня в уста мои и спрашивает меня о чем-то, все спрашивает да расспрашивает, а я отвечаю, сквозь сон глубокий, сквозь забытье мое отвечаю ему, потому как не могу не ответить, ведь мы с ним муж с женой венчанные, перед алтарем святым клялись вместе быть на земле и в небесах, и только про воду не клялись, и потому я в море ухожу, в море синее, в море пустынное. Примите меня, Батюшка Пенный Прибой! Примите меня, Матушка Синее Море! Проводите меня к самому Царю-Океану, к самому Глубокому Престолу. Поклонюсь ему в ноги, по целую ступени коралловые Глубочайшего Престола и скажу ему: Царское твое величество, Царь-Океан! Пожалей дочь боярскую, кровинушку царскую! Закрыто для меня небо, закрыта и земля — небо клятвой святой опечатано, земля заклятьем злым заворожена. Прими меня к себе, Царь-Океан, и сделай меня русалкой. Потому как я на Руси родилась, и все мы, русские девушки, и так русалки. Не могу к Христу-Богу за спасением, бо я клятве брачной изменила, не хочу к Сатане льстивому, а хочу и могу к тебе в услужение, Батюшка Царь-Океан». Отвечает Царь-Океан: «Не горюй, красна-девица, Господь наш Христос милостив, все мое царство под Его благословением. Он послал к нам с небес Водяного Архангела (о котором тем, кто на суше живет, знать неповадно), и тот воздвиг в самом глубоком месте Храм Божий, Храм великолепный, где все, такие, как ты, и все, такие, как я, можем Богу молиться, и причащаться Святых Даров, и получать отпущение грехов. Я же в том Храме первосвященник, и патриарх, и помазанник Божий на все морское царство. Идем же в Храм, который называется „Море“, так же, как храм Соломона в Святой Земле, где проповедовал Спаситель, и там я освобожу тебя властью, мне Богом данной, от клятвы, что дала ты на суше, и обвенчаю тебя с одним из моих сыновей прекрасных, царевичей морских, а у меня сыновей триста шестьдесят шесть тысяч, и станешь ты царевной морской и будешь мне как родная дочь». И мы пришли во Храм «Море», Великий Подводный Собор, в Храм Хлябей, и там очистили воды соленые душу мою и тело, и дошли воды до дна души моей, и сделалась я русалочкой безгрешной и благословенной, царевной моря и женой царевича морского… И сподобилась я великой чести — видела я самого Водяного Архангела, и припадала целованием к его сверкающему плавнику. Великий Водяной Архангел Левиафаниил имеет тело гигантское, голова его размером с гору, а свет от его святой головы освещает Донную Пустыню, и Донный Лес, и Донные Горы, и Донные Озера (потому что внутри моря есть свои озера, их называют «вторые озера»), и он почивает на ложе из водорослей, и его окружают сотни и тысячи водяных ангелов, которые денно и нощно поют ему Великую Безмолвную Песню Соли и Йода. И сказали мне водяные ангелы, святой Дельфин и святая Морская Звезда: «Дочь боярская, царевна морская, подплыви к краешку рта Великого Архангела, туда, где краешек рта его заворачивается в спираль и образует Великий Завиток — Левиафаниил будет говорить с тобой из средоточия этого Завитка». Я подплыла к огромному Завитку, который был Правым Уголком Рта Великого Архангела, и из центра этого Завитка слышен был голос, мягкий и глубокий, как синий бездонный ил: «Свято, свято Великое Море! Свят, свят Великий Океан! Здесь смываются и отпускаются все грехи, и сонмы блаженных бродят по полям и лугам, дремлют в гротах и играют на подводных вершинах. Радуйся, русская русалка, теперь ты дочь этих блаженных краев. Голова твоя увенчана венцом из морских раковин и жемчугов, тебе не нужны царские одежды, потому что ты прекрасна в наготе своей, и тело твое подобно морскому цветку, но ты должна службу сослужить нашему Морскому Царству. От века заповедал нам Бог: не смешивайте кровь воды с кровью земли. Но отец твоего земного мужа, опричника-князя, могучий злой колдун, затеял убить наше Царство, разрушить его святость. Он высасывает черную кровь земли, добывает из нее силы и свет, а остатки сбрасывает в море… От этого меркнет святость наших краев. Сынок же его, опричник-вурдалак, заполучил себе новую невесту, девицу ясную, такую, как ты. И когда она спит, он все у нее спрашивает, а она отвечает во сне, не может не отвечать, и так он все выведывает про наше царство, и отцу своему, злому колдуну, рассказывает о наших сокровищных тайнах, откуда, где и как течет кровь земли».

Маша в ответ пробормотала во сне:

— Ну да, я знаю, у него нефтяная компания с отцом… Точнее, международная компания, но они оба входят в правление… Я знаю… Нефть, газ…

— Обратить надо на них их же оружие! — сказала русалка, сверкнула зелеными глазами и исчезла.

А Маша дальше шла или плыла сквозь свой сон. Ей снилось, что она в Великом Подводном Соборе, стоит под колоссальным, невероятно далеким в вышине куполом, в самом центре, все заполнено водой, в круглые подкупольные окна свободно вплывают и выплывают стаи разноцветных рыб. Под ней — мозаичный пол, покрытый виртуозным изображением морского дна (как в морском соборе в Кронштадте), и происходит венчание. Она стоит перед аналоем, и огромный осьминог в золотой патриаршей митре и золотом облачении читает слова венчального канона. Дельфины держат над ее головой золотую корону. Над ее головой и над головой ее суженого. Но она все не может повернуть голову и взглянуть на него. Кто-то стоит рядом с ней перед аналоем, но кто?