Как выяснилось, не удастся. Упала капля дождя, определенно капля дождя, за ней другая, заморосило. Майк бросил взгляд вдоль поля туда, где облака изменили цвет, сделавшись из белых темно-синими, и сказал без особой тревоги или разочарования:

– Ну вот, такая у нас погода. – Принялся собирать клюшки, застегнул сумку.

К тому моменту мы были на самом дальнем от клаб-хауса краю поля. Среди птиц суматоха усилилась, они летали взад-вперед над нашими головами возбужденно, словно никак не могли на что-то решиться. Верхушки деревьев качались, и возник, зарождаясь словно где-то вверху, новый звук, вроде шума прибоя, бьющего в галечный пляж.

– Ладно, все, – сказал Майк. – Пошли-ка укроемся.

Он взял меня за руку, и мы поспешили через подстриженный газон к полосе кустов и высокого бурьяна между полем для гольфа и рекой.

С ближней к кромке газона стороны листва кустов была темной и вид имела почти ухоженный, словно это живая изгородь, специально там посаженная. Но на самом деле кусты росли беспорядочно, были дикими. Издали кусты казались непроходимыми, но при ближайшем рассмотрении в них обнаружились небольшие прорехи, узкие тропки, проложенные то ли животными, то ли людьми, лазавшими туда искать мячи для гольфа. Почва под кустами полого уходила вниз, и, пробившись сквозь ветвистую зацепистую стену, мы увидели кусок реки, наличием которой оправдывалось название, начертанное на вывеске над воротами. Гольф-клуб «Речной». Вода в реке была серо-стального цвета и даже на взгляд явно неслась и струилась, не размениваясь на рябь и зыбь, как это было бы в такую погоду с водой в озере. Между рекой и нами лежал луг сорных трав, все из которых, похоже, цвели одновременно. Золотарник, недотрога с ее красноватыми и желтыми колокольцами, что-то похожее на цветущую крапиву с ее розовато-лиловыми кисточками, дикие астры… Был тут и вьюнок, захватывающий и обвивающий что попало и путающийся в ногах. Почва была мягкой, но еще не липкой. Даже самые слабые и нежнейшие на вид травы вымахали тут в наш рост, а то и выше. Когда мы остановились и сквозь них глянули вверх, несколько поодаль увидели деревья, верхушки которых беспокойно метались. А со стороны иссиня-черных туч что-то надвигалось. То был настоящий дождь, готовый нагрянуть вслед за той моросью, что уже сеялась, но впечатление было такое, что надвигается нечто большее, чем просто дождь. Будто здоровенный кусок неба отслоился и рушится вниз с какой-то взбудораженной решимостью, принимая форму не вполне узнаваемого живого существа, спереди окутанного завесами дождя – не сетчатыми, а толстыми и отчаянно полощущими простынями. Нам они были отчетливо видны, несмотря на то что на нас до сих пор падали всего лишь мелкие, ленивые капельки. Мы как будто смотрели в окно, не очень веря в то, что это окно вдруг разлетится вдребезги, но вдруг это произошло, и тут по нам вдарил сразу и дождь, и ветер, который схватил меня за волосы и поднял их дыбом. Такое было чувство, что сейчас то же самое будет и с кожей.

Я попыталась развернуться: был такой позыв, возникший только что, – выскочить из кустов и броситься к клаб-хаусу. Но я не могла двинуться. Достаточно трудно было даже просто стоять, а на открытом месте ветер непременно бы сразу сбил с ног.

Ссутулившись и угнув голову к ветру, Майк стал обходить меня, все время держа за руку. Встал ко мне лицом, собственным телом заслоняя меня от бури. Проку от этого было столько же, как если бы меня заслоняла зубочистка. Он что-то говорил мне прямо в лицо, но я не слышала. Он кричал, но до меня не доходило ни звука. Теперь он держал меня за обе руки, перехватил их за запястья и крепко сжимал. Тянул меня вниз, оба при попытке двинуться теряли равновесие, но в конце концов оказались на корточках у самой земли. И так близко, что не могли друг друга видеть: смотреть могли только вниз, на маленькие речки, уже проложившие себе русла в земле вокруг наших ног, на потоптанные нами растения и на наши промокшие туфли. И даже на это приходилось смотреть сквозь потоки воды, катящейся по нашим лицам.

Майк отпустил мои запястья и обхватил меня руками за плечи. Этим он все еще скорее придерживал меня, чем обнимал.

Так мы сидели, пока не прошел ветер. Длилось это вряд ли дольше пяти минут; может быть, минуты две или три. Дождь продолжался, но теперь это был обычный сильный дождь. Майк убрал руки, и мы, пошатываясь, встали. Рубашки и брюки на нас липли к телу. Длинными ведьмиными лохмами мои волосы повисли перед лицом; у Майка они были коротко подстрижены и темными неровными хвостиками пристали ко лбу. Мы пытались улыбаться, но на это не хватало сил. Затем мы поцеловались, на миг тесно прижавшись друг к другу. Это был, скорее, ритуал, исполненный в честь избавления, а не дань какому-то телесному влечению. Соединившись, холодные губы скользнули, не задерживаясь, а по сжатым объятием телам прошел озноб, потому что из мокрой одежды выдавилась порция свежей воды.

С каждой минутой дождь слабел. То и дело спотыкаясь, мы двинулись по прибитому дождем разнотравью, потом продрались сквозь густые, обдающие каплями кусты. Все поле для гольфа было закидано большими сучьями. Мне только потом, гораздо позже, пришло в голову, что одним из них могло ведь нас и убить.

Пошли по газону, обходя нападавшие ветки. Дождь почти перестал, вокруг посветлело. Я шла, склонив голову, чтобы капли воды с моих волос падали прямо на землю, а не текли по лицу, и, лишь почувствовав на плечах солнечное тепло, подняла взгляд к праздничному свету.

Я остановилась, глубоко вздохнула и, мотнув головой, перебросила волосы с лица куда-то назад. Ну вот, время пришло. Теперь, когда, пусть мокрые, мы в безопасности и вокруг такое великолепие. Теперь-то уж обязательно что-то должно быть сказано.

– Вообще-то, я тебе кое-чего не объяснил.

Его голос удивил меня, как появление солнца. Только наоборот. В нем было что-то веское, упреждающее – решимость, но с нотками мольбы, будто он просит о прощении.

– Насчет нашего младшего сына, – сказал он. – Наш младший сын прошлым летом погиб.

Ну вот.

– Его задавила машина, – продолжил Майк. – А за рулем был я. Выезжал задом из наших ворот.

Я опять остановилась. Он тоже. Оба стоим, смотрим вперед.

– Его звали Брайан. Трех лет… Дело в том, что я думал, будто он дома в кровати. Остальные еще не угомонились, а его уже уложили. А он встал и вылез… Мне, конечно, надо было смотреть. Надо было смотреть внимательнее.

Я представила себе тот момент, когда он вышел из машины. Тот звук, который он услышал. И тот момент, когда мать ребенка выбежала из дома. Это не он, его тут нет, не может быть.

Дома в кровати.

Майк вновь пошел вперед, мы уже входили на парковочную площадку. Я шла чуть сзади. И не говорила ни слова – ни одного доброго, простого, беспомощного слова. Все, проехали.

Он не сказал, мол, это моя вина и это всегда теперь будет со мной. Я никогда себе не прощу. Но буду делать все, что в моих силах.

Или: моя жена простила меня, но тоже никогда этого не забудет.