— Э-э-э… — заблеял Шелковников. — Я… э-э-э… разберусь.

— Вот видите? — Квашнин сурово посмотрел на толпу. — Он разберется.

— А когда? — и молодая мамочка прижала к груди заплакавшего ребенка. — Тихо, малыш, тихо…

— Значит так, — деловито сказал Квашнин. — Надо создать инициативную группу. А то орете все разом. Ни слова не разобрать. Есть среди вас инициативные?

— А как же! — обрадовано выдохнула толпа. — Вон… Петровна, — вперед вытолкнули смущенную пенсионерку, которая опустила свой лозунг и волокла его теперь за собой по затоптанному, в бычках и фантиках асфальту за черенок от лопаты, к которому плакат был прибит. К криво нарисованной красной тушью печатной букве «В» прилипла жвачка.

— Вы будете председателем инициативной группы? — строго сказал Квашнин. Пенсионерка впала в ступор. — Составьте список претензий и в письменном виде подайте мне в понедельник. До понедельника управитесь?

Толпа одобрительно загудела.

«В понедельник он уезжает», — напряженно подумал Бобров. «Вряд ли он останется еще хоть на день. Поезд утром, в десять. Он им лжет. Никто не собирается ни разбираться в том, что происходит в банке, ни менять процент комиссионных. Это все ложь. Он подставляет Шелковникова».

Но толпа словно сдулась. Когда Майбах остановился у площади, она напоминала роящихся пчел, которые готовы были жалить всех подряд. Она, эта черная туча гневно гудела и, казалось, на глазах раздувалась. Пчелы роились, делились на семьи, облепляли близлежащие улицы, отвоевывая себе все новое и новое пространство. И вдруг все изменилось. Улицы постепенно стали очищаться. Кто-то уходил, по телевизору начались любимые передачи и сериалы, у хозяек, готовивших семейный ужин, выкипал борщ, кто-то протискивался на площадь, послушать, что говорит этот рыжий гигант, росгвардейцев уже не обступали, собираясь смять. Стало гораздо тише, в толпе уже слышались смешки:

— А рыжий-то ничего. Деловой.

— И с Нинкой сладил.

— Говорят, объездил лошадку. А Нинка норовистая!

— А меня в Москву возьмешь, начальник? — шагнула вперед разбитная бабенка, уже не первой молодости, но все еще красивая той яркой распутной красотой, на которую всегда есть спрос.

— А что умеешь? — добродушно спросил Квашнин.

— Постель умею греть!

— Да я и сам жаркий, — подмигнул ей Квашнин.

«А теперь он с ними заигрывает», — подумал Бобров. «Все грамотно».

По людскому морю волной прошел смешок.

— Чего он сказал? — спрашивали задние.

— Да шлюх наших в столицу собрался везти. А то там мало такого добра!

— Так они за этим сюда приперлись?

— Ага. На кастинг.

— Тю! А я-то думал…

— Ну что, мы все вопросы с вами решили? — уже миролюбиво спросил Квашнин. — В эти выходные я ваш гость. Город у вас хороший, места красивые. И люди… Замечательные люди живут в Чацке! Вот, Елизавета Григорьевна Зиненко. Учительница английского. — Квашнин кивнул на Бетси, которая от неожиданности отпрянула. Но ее уже заметили. — Она тоже с нами едет. И врач… — Квашнин замялся. Он не помнил, как зовут Гольдмана.

— Осип Осипович, и вы едите?! — помогла ему толпа.

«Он ею манипулирует!» — возмутился Бобров. «Используя при этом моих друзей! Бетси с Гольдманом, действительно, уважаемые люди. Хорошие люди. Но Квашнин к ним не имеет никакого отношения. Их я пригласил! Господи, зачем я это сделал?!»

Бобров шагнул вперед. Он хотел, было сказать, что все это фарс. Гольдман едет, чтобы помочь ему, Андрею Боброву найти вора и убийцу. Потому что у москвичей это не получилось. А они с Осей смогут. Но Гольдман почему-то молчал. Молчала и смущенная Бетси. Увидев, что училка с доктором заодно с Квашниным, и по его словам, тоже едут на турбазу, толпа окончательно поменяла свои симпатии в пользу Василия Дмитриевича. Бобров собирался сказать им всем правду. Про банк, про Квашнина, про Гольдмана с Бетси.

И тут Квашнин его заметил. С усмешкой сказал:

— А вот еще один уважаемый человек. Андрей Бобров. Начальник нашего валютного отдела.

В его голосе была ирония, и Бобров невольно взялся за волосы. Нервно разложил их вдоль впалых щек, подбирая нужные слова. И не находя их. Он понял, что битва проиграна, Квашнин победил. Он — Молох, олицетворение злой силы. И он уедет отсюда, из Чацка живым и невредимым, и увезет с собой все, что захочет. И кого захочет.

А Бобров — он лох. Тот же Молох, только без первых двух букв. Борьба лоха с Молохом закончилась, чем она и должна была закончиться.

— У-у-у… — оплевала Боброва толпа своим презрением. — Откель у нас валюта, парень?

— Уважаемый, как же!

— Андрей, пойдем, — вцепилась в него Бетси, понимая, что он на грани срыва.

— Нет, ты не понимаешь, что происходит! — попытался вырваться Бобров. — Люди, послушайте меня!

— А кто ты такой?

— Нинкин бывший хахаль!

— Умыли тебя!

— Не удержал девку!

— Молодец, рыжий!

— Хват!

— А ты дерьмо на палочке!

— Да куда ему с Нинкой совладать!

— Идем, Андрей, — умоляюще сказала Бетси.

— А ну, тихо! — неожиданно для всех рявкнул тихий безобидный Гольдман. — Не то всех упрячу в свое психиатрическое отделение!

Шутка разрядила обстановку. Толпа уже начала растекаться по площади, как сырое яйцо по смазанной маслом сковороде. Квашнин повернулся к Боброву спиной и бросил похожему на сжатую пружину Байдашеву:

— Идем.

Шелковников потрусил следом. Бобров тоже дал Бетси и Гольдману себя увести. Протиснувшись через толпу к возглавляющему кортеж Майбаху, Бобров вдруг поймал на себе презрительный Нинин взгляд. Оказывается, она все это время была здесь. Стояла и слушала. Бобров невольно вспыхнул.

— Тряпка, — презрительно сказала Нина. — Слышал, что люди о тебе сказали?

— Не люди, а толпа, — машинально поправил Бобров.

— Все что ты можешь — это цепляться к словам, — высокомерно улыбнулась Нина. — А я-то считала тебя мужчиной!

— Не обобщай, — скривился Бобров.

— Опять слова! Лиза, мне тебя жаль, — повернулась Нина к сестре. — Он не стОит тебя. Чтобы ты сходила по нему с ума.

— Это мне решать, — тихо сказала Бетси.

— По машинам! — раздался зычный голос Квашнина.

Дорога на турбазу была свободна. Росгвардейцы взяли на караул. Майбах, в который сели Квашнин, Байдашев и Шелковников плавно тронулся с места. Боброву вдруг показалось, что он видит за стеклом обезьянье лицо Мартина, обосновавшегося на заднем сиденье.

«Да не может этого быть!»