Он пошучивал про себя самого:

— Да уж, родители расстарались с имечком! Сочетание Лев Гурьевич Матросов в нашей стране звучит не иначе, как анекдот! Вы только представьте: несчастный полуеврейский мальчик, которого угораздило родиться от русского папаши с таким имечком, от отчаяния готовый стать героем-амбразурщиком, как известный однофамилец!

И хохотал первый громче всех над курьезами собственного имени.

Увидев входящего в комнату дежурств Больших, Лев Гурьевич махнул ему призывно. Степан подошел, пожал руку, сбросил с плеча на пол спортивную сумку с вещами и пристроился рядом в кресле.

Опытные ребята, зная, что в любой момент могут заслать куда и на сколько угодно, пользовались любой возможностью для расслабления — устроившись на двухъярусных солдатских койках, кто читал, кто уже похрапывал.

— Что стряслось-то у тебя, Сергеич? — прямо спросил Лев Гурьевич. — Ты аж с лица сошел. Дома что?

Степан, поерзав, принял удобное положение в кресле, вытянул ноги и стал подробно излагать. А куда деваться? Это часть их работы!

— Да-а-а… — протянул Лев Гурьевич, выслушав Степана, но как-то совсем не сочувственно, и добавил: — Сколько живу, не перестаю удивляться, как люди с завидным упорством и вполне осознанно умеют испортить, испоганить свою жизнь!

— Это ты о чем, Лев Гурьевич? — несколько удивился неожиданным выводам Больших.

— Да все о том же! — вздохнул умудренно старшой. — Вот скажи, Сергеич, если не считать катастроф природных и техногенных, кого мы по большей части спасаем?

Степан посмотрел на него вопросительно, перебирая в уме такие случаи, но Лев Гурьевич ответил сам:

— Так я тебе скажу: экстремалов-недоумков! Эдаких мужичков, а иногда и барышень не в меру ретивых, решивших на деле доказать свою разбушевавшуюся крутость и лихость. Не обладая необходимыми навыками, знаниями и умениями, лезут в заведомо рискованные и опасные экспедиции и мероприятия, не дав себе труда оценить риски, не продумав способов экстренной эвакуации и отступления! Зачем! Крутые яйца не бьются! Или еще того чище — профи, с большим опытом за плечами, у которых от собственного профессионализма притупляется трезвая оценка рисков и ситуаций. И заметь! Черт бы с ними, хотят своей жизнью рисковать, так пожалуйста! Втягивают в последствия своей глупости огромное количество людей. Родных, близких, друзей, спасателей, государство, тратящее бешеные бабки на спасательные операции — людей, аппаратуру, транспортировку, лечение. И ведь гибнут, козлы, инвалидами становятся — вечным тяжким крестом для семьи! И ладно бы впрок наука пошла! Так ведь нет — те, кто поменьше пострадал, половина из них, штанишки от поноса испужного отстирают, оклемаются и, глядишь, за пивком друзьям тоном «бывалого» рассказывают о своих геройствах, а там и снова попрутся и вдряпаются по самое «не хочу»!

— Клиническая картина ясна и правдива, только к моим делам она каким боком? — спросил Степан.

— А вот объясни мне, старику неразумному, по какой такой причине ты не можешь и Вериными делами заниматься, и жить со своей Станиславой?

— Да не могу я сейчас Вере сказать, что с другой жить собрался! — разозлился влет Степан, аж подобрался весь: ноги подтянул, сел в кресле ровно. — Ей сейчас никаких отрицательных эмоций, переживаний категорически нельзя! Ей поддержка нужна вся, какая возможна! И подленько это получается: значит, когда здоровая, то нужна была для удовлетворения моих мужских потребностей, а как заболела — извините, я другую встретил!

— А Станислава-то твоя при чем? Почему с ней-то ты не можешь вместе быть? Как я понял, девушка она мудрая и ситуацию правильно оценивает.

— А как? Я с Верой не расстался, мало того, весь по маковку в проблемах ее здоровья и семьи, и всю эту хрень Стаське притащу? Возле нее обогреюсь, сил наберусь и к Вере? Значит, и Стаську обманывать?

— Вот о чем я и говорю, — не воодушевившись пламенным заявлением Степана, спокойно ответствовал Лев Гурьевич, — умеют люди сами себе жизнь изговнять! Я тебе, как мужик мужику, скажу: это мы друг перед другом все такие ерепенистые, орлы независимые, «баба есть баба, чуть лучше, чуть хуже», никто в сантименты не верит! А на самом деле все до одного хотят и мечтают встретить свою женщину, и чтоб любовь настоящая, и в постели, и в жизни каждый день, как праздник, да чтоб любила его до одури! Хотеть-то все хотят, только выпадает это ой как редко кому! И эту удачу надо холить и лелеять, оберегать! А ты со своим докторским аршином — как бы той помочь и эту не обидеть. Да ты свою Стасю тем уже обидел, что отодвинул! Мол, подожди, родная, у меня тут проблемы, я их решу, тогда и свидимся! Как жил бобылем, так и дальше продолжаешь жить, то есть никого, даже родную женщину, в свою жизнь не пускаешь! Переживания при себе держишь и строго охраняешь от вмешательства — не дай бог, кто на твою отстраненность посягнет! Вот подумай и ответь: как бы ты реагировал, если бы Станислава сказала, что у нее тяжело заболел бывший любовник, призвал ее на помощь и только на нее и надеется. И любил ее все это время, а теперь уверен, что она ему поможет и они снова будут вместе, вот только этой надеждой и жив. И Стася объяснила тебе, что пока вы встречаться не будете до полного выздоровления страдальца. Не может же она ему сообщить, что у нее есть другой любимый мужчина. Как бы ты отреагировал? Что делал?

— Да сейчас! — возмутился Больших. — Никаким мужикам я ее не отдам! И отпускать не собираюсь!

— Ну да, — усмехнулся Лев Гурьевич. — Зато ты успешно отдаешь ее в угоду бывшим любовницам. Вера и ее семья — посторонние тебе люди. Чу-жи-е! Ее вполне устраивали ваши отношения в том виде, в котором они происходили, — редкие встречи для секса. Будь иначе, она за это время либо послала тебя куда подальше, не желая мириться с той ролью, которую ты ей отвел, либо давно женила на себе, тем более имея рычаг в виде сына, который тебе так нравится.

— Я сам навязал ей такие отношения, не допускал сближения. Да и не хотел, — отстаивал Степан засевшие в мозгу, как гвоздь, обвинения в свой адрес.

— Да ладно, — отмахнулся от его заявления старшой. — То, что она не сказала тебе о болезни, лишний раз подтверждает, что относилась к тебе как к удобному любовнику, перед которым всегда надо выглядеть наилучшим образом. А ее наплевательское отношение к своему здоровью и боязнь докторов — это особый вид нашего национального спорта. Но когда грамотная женщина, отдающая себе отчет, что отвечает не только за свою жизнь, но и за ребенка и престарелую мать, доводит до такого состояния свое здоровье, это, прости, ограниченность ума. Еще одно подтверждение вашего жизненного несовпадения. Боишься докторов, предпочитаешь перетерпеть — да пожалуйста! — твой выбор, твое здоровье! В лес, в келью, в полное уединение, и болей себе, сколько душе угодно! Но то, что взрослая баба своей глупостью втягивает в решение своих проблем и разгребание их последствий всех окружающих: сына, мать, докторов, обязанных ее спасать, а заодно и любовника с его чрезмерным чувством долга, — это полная безответственность и эгоизм высшей марки! Теперь, конечно, всем ее жаль, все боятся неверным словом пукнуть в ее присутствии — Господь упаси! — а вдруг ухудшение! Она же такая несчастная! Ты вот что, Степан, помогай, чем можешь, но отстраненно, не за счет собственной жизни и счастья. А Станиславу не обижай недоверием, боясь разделить с ней трудности. Повезло свою любовь встретить, так ее оберегай в первую очередь, а посторонним людям предоставь самим разгребать все, что наворотили. И скажешь ты Вере, не скажешь, не имеет значения. Если не совсем уж дура, то сама поняла давно, что у тебя другая. Ты от нее ушел в тот момент, когда Стасю свою встретил, а что не успел сказать…