Они сидели, обнявшись, на Наташиной полке и молчали. И обе думали, что вот есть рядом новая подружка, с которой можно пошептаться, которой можно рассказать сокровенное, — и уже вроде бы не так страшно. И, может быть, вдвоём они не пропадут.

Кажется, это был третий выходной торфяных бригад (или четвёртый? Валя уже не помнила, сколько они здесь живут), когда на утреннем построении вдруг появился высокий седой немец в штатском, с массивной тростью в руке. Он о чём-то поговорил с начальником лагеря, тот перекинулся парой слов с дежурной анвайзеркой, и рядом немедленно возник, будто соткался из воздуха, переводчик.

— Слушать внимательно! — прокричал переводчик. — Господину нужны работницы в усадьбу на один день. Стричь газоны, пропалывать клумбы, убирать дорожки. Это дополнительно будет оплачено! Три человека! Есть желающие пойти добровольно?

Желающих не оказалось. Всем было страшно представить, что в единственный выходной нужно пожертвовать баней и отдыхом ради работы в усадьбе с непонятно каким заработком.

— Тогда господин выберет сам. Вы обязаны подчиниться.

Немец прошёлся вдоль рядов пленниц. Задумчиво посмотрел на Асие, Катю, перевёл взгляд на Марьяну, но потом решительно указал тростью на Наташу и Валю, державшихся за руки. Переводчик кивком приказал им выйти из строя. Господин остановился перед Ниной.

— Nein, bitte[86], — тихо сказала Нина и взглянула на переводчика. — Скажите ему: у меня здесь дети…

— Kinder? — переспросил немец. — Kinder… Gut. Du gehst mit den Kindern[87].

Нина с отчаянием смотрела на немца, на переводчика, но тут вперёд выступила Марьяна.

— Ich gehe[88].

— Nein, — твёрдо ответил немец и указующим движением трости велел Нине встать рядом с Валей и Наташей.

Обернувшись к начальнику лагеря, он добавил, что забирает этих троих и детей, вернёт всех к ужину. Завтраком их кормить не надо — ему ждать некогда.

Надзирательница привела напуганных ребятишек, и все пятеро понуро отправились к воротам лагеря.

Выйдя за ворота, немец указал на стоявший в отдалении небольшой крытый фургончик с витиеватой надписью. Жестом показав, что все должны забраться в кузов, хозяин захлопнул за ними дверь, сел в кабину рядом с шофёром, и машина тронулась.

Ехали недолго, не больше получаса. Валя с тоской думала, что они лишены даже того скудного завтрака, который едят сейчас в лагере, и что не видать им сегодня нормального мытья.

Машина остановилась, водитель открыл фургон, и пленники увидели весёлый двухэтажный дом из красного кирпича с белой отделкой. На большом газоне перед ним стояла декоративная двухколёсная тележка, в которой росли цветы, по траве были разбросаны детские игрушки. Но рассматривать всё это времени не было: хозяин строго указал на дорожку, ведущую за дом, а водителю помахал рукой. Тот в ответ взмахнул кепкой и уехал.

За домом находился обширный сад — живая изгородь из высоких кустов, большие старые липы, пёстрые клумбы, зелёные лужайки и аккуратные тёмно-красные дорожки, утрамбованные чем-то вроде очень мелкой кирпичной крошки. Валя невольно залюбовалась этим весёлым майским разноцветьем.

— Айн момент. Ви здесь ждать, — вдруг по-русски сказал хозяин и ушёл в дом.

Едва остовки пришли в себя от удивления, он вернулся и открыл небольшую дверь, куда всем следовало идти. Это оказался вход в сени и в большую кухню за ними. Пожилая женщина, невысокая и круглолицая, с седыми кудряшками под аккуратной косынкой встретила их и, сказав что-то на непонятном языке, указала на стол и две длинные лавки возле него. Остовки переглянулись.

— Najpierw umyj ręce i zjedz śniadanie[89].

— Есть, есть, — подтвердил хозяин. — Мить руки — так? И есть.

Ошеломлённые пленницы закивали. За дверью в глубине кухни они обнаружили современный душ, сверкающий кран над раковиной и прочие удобства. Нина быстро умыла детей, потом привели себя в порядок и старшие.

На столе тем временем уже стояли большая миска картофельных оладьев, пять тарелок, вилки, ножи и… маслёнка. Валя не верила глазам: не может быть… масло? И что — неужели эти немцы собираются их кормить?

Кухарка жестом пригласила их за стол. Все нерешительно приблизились.

— Jeder muss essen[90], — сказала пожилая женщина.

В её немецком явно был слышен сильный акцент, но знакомые уже слова подтвердили, что пленников усаживают завтракать.

Первыми сориентировались и забрались на лавку ребятишки. Кухарка улыбнулась и положила им на тарелки по паре оладьев. Осмелевшие женщины тоже потянулись за едой.

Вале казалось, что вкуснее этих простых картофельных оладушек, сдобренных только маргарином, она в жизни ничего не ела.

Тем временем кухарка, назвавшаяся Зосей, поставила на стол пять кружек с чем-то горячим. Запахло домом…

— Боже, у них чай настоящий! — тихонько ахнула Нина.

— Чай, чай, — закивала Зося. — Jestem z Рolski, rozumiesz mnie?

— Из Польши? — переспросила Наташа. — Тоже остарбайтер?

— Nein, — поняла её и ответила по-немецки Зося. — Ich bin seit 39 hier. Mein Meister nahm mich aus dem Lager. Er ist ein Kriegsheld, er braucht einen Diener[91].

Наташа закивала, а Валя не всё поняла из сказанного, но в целом уяснила, что Зосю хозяин забрал из лагеря. Перевела всё Нина, которая, оказалось, тоже знает немецкий. Наташа удивлённо посмотрела на неё.

— Я же в институте училась, что ты удивляешься. — Нина усмехнулась. — Вот где пригодился язык, кто бы подумал. Только я в лагере стараюсь не показывать. Чем меньше они про нас знают, тем лучше. И вы помалкивайте.

— А у меня еле-еле «поска» по немецкому за девятый класс. Никак мне не даётся иностранный, — посетовала Наташа.

В кухню вошёл хозяин и, увидев, что все поели, удовлетворённо кивнул.

— Тепер ви дольжен арбайт. Нельзя просто так… Сосед дольжен видет, что ви арбайт… а то мне… как это… зекир-башка.

— Что?! — в один голос воскликнули Наташа и Валя, услышав из уст немолодого немца смешное и такое родное детское «секир-башка».