Лицо отца исказил ужас, вызванный свежим воспоминанием о кровавой расправе над ни в чем не повинными детьми префекта. Затем он склонился к сыну и поцеловал его в лоб.

— Они покинули нас вместе со своим родителем. Боюсь, больше ты с ними не увидишься.

— Почему?

— Потом скажу. Может быть, даже завтра.

Но отец так и не снизошел до каких-либо объяснений. Зато уже с первым проблеском нового дня Катон сумел вызнать все сам, прислушиваясь к разговорам рабов, забегавших почесать языки на дворцовую кухню. Первой реакцией его на известие о смерти Сеяна было огромное облегчение. Оказывается, вчерашние события не имели ни малейшего отношения к украденной им ложке. С детских плеч свалилось страшное бремя ожидания разоблачения и наказания. Конечно, печально, что префект с детьми умер, но ведь сам-то он жив. Ничто другое в то утро для него не имело значения.

Даже теперь, по прошествии более чем десяти лет, юноша побагровел от стыда. Подобные выверты в собственном поведении заставляли его ненавидеть себя. К ним относились и переживаемые им сейчас страхи. Не приходилось сомневаться, что нечто подобное повторится и в будущем, причем не раз и не два. Катон опять ударился в размышления и, погрузившись в пучину сомнений, гадал, сможет ли он хоть когда-нибудь зажить в согласии со своим внутренним миром.

До конца дня небо оставалось уныло серым. В окружающие тропу непролазные дебри не залетало ни ветерка. Неподвижность деревьев и мертвая тишина тяготили Катона. Он убеждал себя, что все дело в рискованности затеянного предприятия, а молчаливый лес по-своему даже красив, но это слабо успокаивало. Любые сторонние скрипы ветвей или шорохи заставляли его подпрыгивать в седле и тревожно всматриваться в угрюмые придорожные тени.

Они огибали колючие заросли ежевики, когда неожиданно раздался треск, словно кто-то проламывался к дороге. Катон с Макроном мгновенно отбросили плащи за спину и выхватили мечи, лошади и пони, испуганно пятясь, заржали. Треск усилился, кусты закачались, раздвинулись — и из них, выдыхая пар, выскочил исколотый до крови острыми шипами огромный олень. Завидев всадников, он наставил на них ветвистые рога и угрожающе потряс головой.

— Убирайся! — крикнул Макрон, не сводя глаз с белых кончиков оленьих рогов. — Прочь с дороги.

Углядев просвет в кольце мечущихся, перепуганных лошадей и пони, олень ринулся к бреши. Кони шарахнулись в стороны, и благородное животное, взметая копытами опавшую листву, исчезло в лесной чаще.

Празутаг справился со своей лошадью первым, после чего оглянулся на римлян и разразился смехом. Макрон воззрился на него с яростью, но вид зажатого в его руке и изготовленного к удару меча неожиданно разрядил напряжение. Ответив на смех смехом, центурион убрал клинок в ножны.

Что-то побормотав, Празутаг натянул поводья и продолжил путь.

— Что он сказал? — спросил Макрон Боадику.

— Он не уверен, кто больше разволновался: ты или олень.

— Очень смешно. Скажи ему, что он и сам чуть было не свалился с лошади.

— Лучше не надо, — предостерегла Боадика. — Это гордец, каких поискать. Он очень чувствителен к таким замечаниям, даже сверх меры.

— Да ну? Что ж, если так, значит, между ним и мной есть что-то общее. Вот уж никогда бы не подумал. Давай переводи ему, что я сказал.

Макрон ожег девушку тяжелым взглядом.

— Давай-давай. Вперед с песней.

Празутаг оглянулся через плечо.

— Давай-давай! Вперед! — выкрикнул он, после чего, исчерпав, видимо, свои познания в латыни, перевел лошадь на рысь.

— Командир, — робко позволил себе вставить слово Катон, — не стоит доводить дело до ссоры. Празутаг единственный, кто знает дорогу. Лучше бы тебе с ним поладить.

— Поладить! — взвился Макрон. — Да этот подонок сам нарывается на хорошую драку!

— Чего мы, разумеется, не допустим, — твердо заявила Боадика. — Катон прав. Ваша взаимная и дурацкая неприязнь, разумеется, ни в коем случае не должна помешать спасению бедной женщины и детишек. Остынь.

Макрон уставился на нее, сердито посверкивая глазами. Боадика лишь пожала плечами и поскакала за Празутагом. Слишком хорошо зная вспыльчивый, но отходчивый нрав своего командира, Катон благоразумно предпочел промолчать, стараясь не встречаться с ним взглядом. В конце концов центурион, выругавшись, тронул коня, и маленький отряд продолжил путь уже в полном составе.

К сумеркам они выехали из леса. Вынырнув из-под сени угрюмой дубравы, Катон испытал немалое облегчение. Дорога теперь шла под уклон, спускаясь к змеившейся посреди местами заболоченной травянистой низины реке. Кучки овец паслись на островках выступавшей из серого снега земли. Дорога постепенно забрала вправо, вдали обозначился столбик дыма, поднимавшегося над крышей неказистой, но большой круглой хижины, обнесенной крепким частоколом. Празутаг ткнул рукой в ее сторону и сказал несколько слов Боадике.

— Там мы переночуем. Неподалеку от брода, где можно переправиться через реку. Место надежное, Празутаг знаком с владельцем усадьбы. Он несколько лет назад здесь бывал.

— Несколько лет назад, — повторил Макрон. — За несколько лет многое могло измениться.

— Может быть. Но я без крайней необходимости не хочу ночевать не под крышей.

Когда лошадь Боадики замедлила шаг, Макрон склонился с седла и ухватил девушку за плечо.

— Погоди. Нам нужно кое о чем перемолвиться.

— Не сейчас, — ответила Боадика. — В другой раз.

— Когда же?

— Не знаю. Когда будет время. А сейчас отпусти, ты мне делаешь больно.

Макрон взглянул гордячке в глаза в поисках чего-нибудь, похожего на то многообещающее поддразнивание, что светилось в них прежде, но нашел лишь усталое равнодушие. Рука его упала, и Боадика быстрыми ударами каблуков погнала лошадь вперед.

— Проклятая девчонка, — проворчал Макрон. — Катон, сынок, позволь дать тебе совет. Никогда не позволяй себе увлекаться ни одной из этих особ слишком сильно. Только дай слабину, и тебя схватят за самое сердце.

— Мне ли о том не знать, командир?

— Ну да, конечно. Прости меня, парень.

Не желая давать воли болезненным воспоминаниям о Лавинии, Катон дернул поводья, направляя свою лошадь, равно как и понуро бредущего за ней пони, к отдаленной усадьбе. Небо в быстро убывающем свете заката наливалось свинцом, окрестности словно бы размывались, исчезая из виду. Частокол с хижиной тоже пропали во тьме, но из проема ворот выбивалось приветливое оранжевое свечение, манившее к себе обещанием отдыха и укрытия от ночной стужи.

Когда кавалькада приблизилась к цели, бревенчатые ворота мгновенно захлопнулись, а спустя еще миг наверху, в промежутке между заостренными кольями, появилась чья-то простоволосая голова. Незнакомцев окликнули. Празутаг проревел что-то в ответ, и по прошествии какого-то времени, очевидно достаточного, чтобы провести короткое совещание, ворота опять распахнулись и маленький отряд въехал в добротно огороженный двор. Празутаг спешился и поспешил навстречу низкорослому, коренастому мужчине, выглядевшему не намного старше Катона. Гость и хозяин пожали друг другу руки. Приветствие было достаточно дружеским, хотя и формальным.